Синие цветы I: Анна

– Да, с двумя приятелями. Мне было тогда не до восприятия прекрасного, и я провалился в отруб. Очнулся от того, что мне наступили на пальцы – эти дегенераты успели передраться, да еще и ножичками друг друга потыкали. Все было забрызгано кровищей – и скалы, и я.

– Что потом стало с теми парнями?

– А что с идиотами сделается? Так и не вспомнили, почему поцапались.

– И все равно жуткая история.

– Хотя бы не сказала «отвратительная», – хмыкнул Науэль. – Наверное, со стороны это может казаться жутким. Но мне даже нравятся такие случаи… Они бессмысленные, нелепые, какие-то кривые, будто кадры, отснятые упавшей камерой. Помогают взглянуть на вещи иначе. В ту ночь, залитый теплой кровью, я ощутил себя… как жертва на алтаре. Как будто я вдруг переместился в другое место, другое время, другое тело. Стал кем-то другим, кому не надо думать о прошлом, потому что оно уже ничего не значит, не надо пережидать настоящее, потому что оно почти закончено, не надо переживать о будущем, потому что оно никогда не наступит. Осталось лишь одно дело, причем несложное – готовиться к смерти, которая будет не большим, чем переживание, не испытанное ранее. И после – исчезновение.

Мне слегка стиснуло горло.

– Можно я закурю?

– И мне дай одну.

Мы зажгли две звездочки в дополнение к десятку, рассыпанных в небе. Ночь была холодная, и, даже когда мы не выдыхали дым, изо рта вылетали клубы пара.

– А ты хотел бы исчезнуть? – спросила я.

Науэль повертел в пальцах сигарету.

– Не знаю. Ответ «нет», как и ответ «да», кажется не совсем верным. Но сама идея исчезновения не вызывает у меня неодобрения.

– Ты не стал бы скучать по жизни?

Науэль улыбнулся, затягиваясь.

– Как я смогу скучать, если прекращу существовать?

– У каждого в жизни есть что-то хорошее, что жалко оставить.

– А есть плохое, от чего не знаешь куда деться.

– Что, например?

– Воспоминания. Плохие дни. Скука. Люди, которые не стерлись из памяти. Борьба с самопотаканием. Ну, знаешь, иногда так хочется выпить. Выпить хочется, а жить – нет.

Ночь как будто бы потеплела, во всяком случае, холода я уже не чувствовала. Я поменяла положение, облокачиваясь на камень, и коснулась плечом Науэля. Он не отодвинулся.

– Знаешь, мы уже очень давно не разговаривали так откровенно, как сейчас.

– Да, – он улыбнулся мягкой интровертированной улыбкой, обращенной к самому себе.

– Сколько дней мы уже блуждаем? Я потерялась во времени.

– Шесть.

– Всего лишь.

– Я же сказал тебе, что скоро все закончится. Это тебя не успокоило?

– Нет. Сама по себе эта переделка не завершится, как дурной сон. Тогда что ты имел в виду? Что я сяду в сторонку, а ты пойдешь дальше один? – я бросила окурок в темноту. Неприятно мусорить здесь, но что мне с ним делать, положить в карман?

– Аннаделла, ты по натуре своей не боец, не шпион и не взломщик. С тех пор, как все началось, ты теряешь по килограмму в день, но в своей растерянности даже этого не замечаешь.

– Сейчас я замечаю, что лицо у меня становится ужасно расстроенное, когда ты так говоришь.

– Для тебя самой будет лучше отойти в сторону.

– Нет, Науэль, ты не понимаешь, что лучше для меня.

Науэль отшвырнул окурок.

– Тогда объясни мне.

– Хотя я выгляжу растерзанной и чувствую себя соответственно, мне вовсе не так плохо, как можно подумать. Да, мы в смертельной опасности, да, мне хочется забетонировать свою задницу, чтобы она не так страдала от многочасового сидения в машине, да, я устала, да, я нервничаю, да, меня даже не обрадовала новость, что я похудела! Но, Науэль, каким бы ни был сегодняшний день… я ни за что не соглашусь променять его на день из моего прошлого, когда в доме Янвеке я слонялась из угла в угол, не зная, куда себя деть!

Последняя фраза вырвалась криком, и я убавила громкость:

– Мне было весело, когда мы морочили головы людям на улице, и я все-таки горжусь тем, что справилась с задачей отвлечь регистраторшу в клинике. А в прошлом… когда бы я ни заглянула в себя, я видела только серую муть, медленно поднимающуюся до горла, пока однажды не выплеснется истерикой. Вот когда мне было по-настоящему плохо, но я до такой степени привыкла к своей никчемной жизни, что уже не могла представить себе другой.

– Но в лучшем ли состоянии ты сейчас?