Синие цветы I: Анна

Остаток дня, изнемогая от одиночества в своей комнате, я забрасывала себя вопросами без ответов. Почему Науэль не защитил меня? Он всегда вступался, даже если кто-то просто разговаривал со мной пренебрежительно. За что Дьобулус на меня взъелся? Это же нелепо – какую опасность я представляю для их отношений, если Науэль едва смотрит в мою сторону? И, гори все синим пламенем, что за певица? Ирис? Не выключая свет, я забралась под одеяло. Дом, Дьобулус, брат, ровеннский язык, который для Науэля, похоже, уже как родной – ни о чем из этого списка Науэль не упоминал и словом. Хотя что вообще рассказывал мне о себе человек, который знает обо мне все? Мы не заключали договор о взаимной откровенности, но я почему-то почувствовала себя обманутой, как будто в то время, когда я была ему другом, он мне не был.

Ладно. Он хотя бы принес мне сигареты.

Весь следующий день я провела размокая в ванной, вновь испытывая муки голода и с глупым упорством ожидая, когда же Науэль придет ко мне и объявит, что пора нам валить из этого злого дома. Мы же ведем расследование, и при чем тут Дьобулус, с которым мы только теряем время, когда должны искать парня, обрекающего на гибель всех психиатров в радиусе пяти тысяч километров!

Науэль не пришел. Ночью мне приснился сон, о котором я смогла вспомнить только то, что он был дрянной, и меня в нем, кажется, резали. Я решила не придавать значения тому обстоятельству, что дурные сны, полные злоключений, снились мне уже третью ночь подряд.

Утром следующего дня, когда я выползла к завтраку, Науэль едва кивнул мне, Микель поздоровался отчужденно вежливо, а Дьобулус проигнорировал. Я была расплющена и не издала даже писка. Я ни в чем не нуждалась, просто чувствовала себя несчастной, пока они обсуждали планы на предстоящий день, ни один из которых, разумеется, не включал меня.

В тот же день мое душевное равновесие окончательно расшатала одна из крыс Микеля, неожиданно выбежав из-под кресла, на котором я сидела. Я взвизгнула. Проходивший мимо Науэль заглянул в комнату, увидел причину моего испуга, издал протяжный стон и удалился. Рассерженная на него, я минут десять просидела, не решаясь спустить ноги и наблюдая, как крыса лапками трет себе щеки. Пока я изнемогала от страха, гадкое животное едва ли замечало мое существование. Потом пришел Микель и нежно (кто бы знал, что он так умеет) проворковал:

– Нашлась, красотка.

Склонившись над крысой, он протянул ей руку, чтобы она по рукаву забралась ему на плечо. «Держал бы хомячков», – подумала я. С шастающими по дому хомячками я еще смогла бы сохранить рассудок, но крысы… сотня проклятых крыс!

Еще через день, слоняясь по дому в смутной надежде на чье-нибудь милосердие, совершенно одуревшая от тоски и тотального безделья, я нашла журнал на роанском языке, показавшийся мне родным до слез. Я украла журнал и прочла его восемь раз. Из журнала я узнала, что: дождь либо будет, либо нет, и так же с похолоданием; обувь с длинными носами в этом сезоне категорически не актуальна; известная актриса назвала имя отца своего внебрачного ребенка – им оказался известный актер. И самое главное: дело Эрве не продвинулось ни на миллиметр, а Науэль числится пропавшим без вести.

Часы продолжали утекать в пустоту, слагаясь в сутки. Курение утоляло мою жажду никотина, но и только. Днем меня мучил Дьобулус, ночью терзали кошмары, и таким образом я полностью лишилась покоя. Науэль был так бодр и весел, каким я не видела его очень давно или вообще никогда. Он плавал в бассейне, гулял в парке, до изнеможения тренировался в спортзале, слушал музыку, висел на телефоне, часами болтал по-ровеннски с Дьобулусом, уничтожал тонны печенья, читал приключенческие книги для подростков и играл с Микелем в странные игры, обязательной составляющей которых была беготня по всему дому с игрушечными пистолетами (я обомлела, когда в шаге от меня приземлился Науэль, и следом Микель, пролетевшие шесть метров с площадки второго этажа).

У Науэля возник план снести стену между его комнатой и гардеробной, перенести гардеробную в следующую комнату, а в освободившемся пространстве спальни расставить стеллажи для его книг и пластинок.

Кот, который даже Дьобулуса считал равным себе, а остальных и вовсе ставил не выше бесполезных домашних питомцев, по странной причуде загадочной звериной души испытывал к Науэлю нежность. Но этому чувству не суждено было развернуться, потому что все, что ощущал Науэль по отношению к коту – это острую аллергическую реакцию, и при первой попытке кота потереться о ноги отправлял его прочь от себя хорошим пинком («Паршивая скотина, я уже весь в волдырях из-за тебя!»).