Синие цветы I: Анна

– Привет, – нерешительно сказала я, сомневаясь, что получу понятный мне ответ, однако мальчик ответил на чистом роанском:

– Привет.

У него были длинные, прямые темные волосы, заправленные за уши, и темные, почти черные, глаза. Он походил на кшаанца, но его кожа была менее смуглой. Полукровка?

Я молчала, и мальчик приподнял густые брови: это все?

– Ты не видел Науэля? – спросила я.

– Дальше по коридору. Как спустишься в холл, иди в глубь левого крыла. Найдешь моего брата там.

– Спасибо, – «брата», отметила я механически, но мальчик уже удалился.

Я пошла быстрым шагом, стремясь поскорее добраться до цели. Дважды навстречу мне попались девушки из прислуги (горничные, с ума сойти, горничные), одетые в кремовые блузки, белые передники и черные, расширяющиеся книзу юбки. У обеих были длинные волосы, заплетенные в косы. При виде меня девушки приветственно склонили головы. С одной из них я попыталась заговорить, но она не знала моего языка. Еще я видела кота, рыжего, здоровенного и надменного, как лев. Если бы и он замяукал не по-нашему, я бы не удивилась.

Через холл я прокатилась стремительно, как резиновый шарик, втягивая голову в плечи и представляя мрачных мужчин в темных костюмах («вы задержаны, сейчас вы будете подвергнуты пыткам и умрете»). Распахнув прозрачные двойные двери в конце коридора, я выскочила в прохладу и розоватый закатный свет – потолок здесь оказался стеклянным, и я смогла бы увидеть облака, если бы они были сегодня. Почти все пространство обширного зала занимал бассейн с голубой до невероятия водой, и в нем я наконец-то нашла Науэля, степенно рассекающего от бортика к бортику в чем мать родила. Негромко звучала знакомая спокойная песня.

Пока Науэль игнорировал меня, перемещаясь туда-сюда энергичными рывками, я пялилась на его белоснежную задницу и размышляла, какие отношения связывают его с Ирис, в чей прозрачный голос я сейчас вслушиваюсь. Науэль снялся в десятке ее клипов, и ходили слухи, что некогда у них был роман, но Науэль на вопросы, касающиеся Ирис, не отвечал, а сама Ирис не давала интервью принципиально.

Когда пялиться надоело, я позвала Науэля, что не вызвало никакой реакции.

– Ты испарился без единого слова, – все равно начала я. – Весьма жестоко, знаешь ли. Я все ждала, когда ты вспомнишь обо мне, а потом поняла, что к тому времени превращусь в скелет.

Проплывая мимо, Науэль недовольно посмотрел на меня. Он был без цветных контактных линз, делающих глаза яркими, и взгляд не оказал должного впечатления.

– Даже если тебе вдруг оказалось решительно не до меня, достаточно было уведомить меня об этом, чтобы я не терзалась разными мыслями, например, что этот рыжий убил тебя и съел.

На развороте Науэль перевернулся в воде, оттолкнувшись ногами от бортика, как это делают профессиональные пловцы, и небрежно бросил:

– Он предпочитает есть меня живьем.

Однозначно не тот ответ, который я хотела бы услышать. Проглотив унылый вздох, я продолжила:

– Дни были так невыносимы, что я едва не сошла с ума. В одной из этих иностранных книг были жуткие картинки. Сплошные привидения.

Резко остановившись, Науэль выбрался на бортик бассейна, предоставляя мне возможность убедиться, насколько он был искренен, когда утверждал, что не терпит волосню нигде, кроме головы. Вежливость не позволяла мне любоваться в открытую, но и от того, что я успела заметить, дух захватывало.

– Из всех голых мужчин, которых я видела, ты самый красивый. И вообще самый красивый.

– Многих ты видела, – буркнул Науэль.

– С тобой мне не состязаться, – несмотря на нелюбезность Науэля, я все равно радовалась ему, как брошенная на обледенелой зимней улице собачка вдруг возвратившемуся хозяину.

Не вытираясь, Науэль натянул на себя джинсы, футболку и поверх нее красно-синюю рубашку с короткими рукавами. Усевшись на край шезлонга, он уставился на меня сердитыми глазами.

– Если человек двое суток сидит там, где его оставили, не способный ни развлечь себя, ни решиться выйти, это его проблемы.

– Наверное, – согласилась я, хотя это не в Науэля некий Дьобулус вонзал взгляды, разящие, как кинжалы. – Ты что, выщипал брови?

– Да. Люблю, когда у меня их две.

Науэль поправил штанину, скрывая щиколотку с синей татуировкой в виде металлического браслета с тянущимися от него звеньями цепи. Я считала эту татуировку отвратительной. Раньше у Науэля их было несколько, и он их свел, а самую дрянную почему-то оставил. Должно быть, ему нравилось представлять ядро, волочащееся за ним, как за каторжником.

– Ты отоспался, я вижу.

– На год вперед, – он действительно посвежел, синева под глазами рассосалась. До меня вдруг дошло, что впервые за долгое время он абсолютно трез.

– А как те, что нас преследовали?

– Мертвы, – бросил Науэль равнодушно.

– И… и что теперь будет?

– Ничего.

Я подвисла от этого ответа, хотя нет ничего удивительного, если тому, кто может позволить себе такой дом, разрешено и пристрелить кого-нибудь.

– Почему их убили?

– Им стоило знать, на чьей территории они стреляют. Здесь для таких уже все приготовлено.

– Да кто вообще этот Дьобулус?! Он иностранец?

– Да, он ровеннец.