Синие цветы I: Анна

– Ты это слушаешь? Ты действительно это слушаешь? – он удерживал пластинку двумя пальцами. – «Когда сердце плачет». Ох, блядь, – он достал из конверта блестящий черный диск. – Не могу поверить, что держу это в руках. Не, я совсем не против приторных песенок, но не когда их исполняет дремучий, закоснелый, тупой, бездарный мудак. Нахрен, – он вдруг резко швырнул пластинку через всю комнату, и Дитрек вздрогнул, когда диск, вращаясь, пролетел возле его щеки, прежде чем расколоться надвое, ударившись о стену.

– Не дергайся, – спокойно сказал Науэль. – Если бы я хотел попасть в тебя, я бы попал.

– Почему же не хотел? – спросил Дитрек с явным недоумением.

– О тебя она бы не разбилась. О, еще одна дерьмовая пластинка. Сколько их у тебя? – он швырнул вторую пластинку. – Это главная проблема с ними. Они такие хрупкие.

– Перестань громить мой дом, – безнадежным тоном потребовал Дитрек.

– Я очищаю твой дом от плохой музыки. Просто смешно, этот придурок сорок лет таскается с одной мелодией. Ненавижу плохую музыку.

– Сколько? – спросил Дитрек.

Науэль как будто бы забыл о его существовании, вытянув из стопки очередную квадратную коробку и уставившись на нее в недоумении.

– У тебя есть этот альбом? У тебя?

– Эту пластинку купила моя жена, – голос Дитрека совсем обесцветился. – Я повторяю, сколько?

Науэль прижал пластинку к груди, демонстрируя обожание и инфантилизм. На его губах плавала первая за сегодня настоящая улыбка.

– В музыке она разбирается лучше, чем в мужиках.

– Сколько? – рявкнул Дитрек и ударил кулаком по столу.

Науэль и ухом не повел.

– Две.

Дитрек приподнялся, чтобы достать из кармана купюры.

– Одна… пять… двадцать тысяч, – пересчитал он. – Бери и выматывайся, – он пытался быть максимально презрительным, но его вытянутая рука придавала ему умоляющий вид.

Науэль посмотрел краем глаза.

– Ты идиот?

– А ты считаешь, я не понимаю? – огрызнулся Дитрек. – Не врубаюсь, зачем ты все это устроил? Ты не собираешься судиться со мной. Если бы ты намеревался наказать меня таким образом, ты сделал бы это уже давно. Тебе просто нужны деньги, и ты вымогаешь их у меня.

Науэль утомленно вздохнул, всем своим видом показывая, как ему тяжко разговаривать с этим умственно неполноценным.

– Две сотни, дубина. Двести тысяч.

Дитрек медленно осел.

– Очередная из твоих шуточек, Науэль? – он почти кричал. – Ты считаешь, у меня есть такие деньги? Ты считаешь, даже если они есть, я стану держать их в доме?

Науэль бережно положил пластинку на полку.

– Да, я считаю, у тебя есть эти деньги. Если нет, ты найдешь их в течение часа, и мне плевать, как ты это сделаешь. Нет, я не считаю, что ты держишь их в доме. Но это не проблема. Иди и принеси. Выполняй команду, как собака.

– Я предпочел бы убить тебя, – сказал Дитрек с ненавистью. – Шлюха дешевая.

Науэль рассмеялся.

– Ну, тебе я в итоге обошелся недешево, не так ли, милый?

– Тварь.

– О да, мой сладкий, – ухмыльнулся Науэль.

– Изворотливая, нахальная мразь.

– Именно.

Дитрек потер переносицу. Его прикосновения к лицу уже приобрели навязчивый характер, как будто у него зудела кожа. Науэль обошел его и сел в кресло, которое занимал ранее. Дитрек направил на Науэля мрачный взгляд.

– Хорошо, – он прикурил вторую сигарету. – Хорошо.

Встав, Дитрек вышел из комнаты, чтобы вернуться с чековой книжкой. Вырвав страницу, с каменным лицом оформил чек. Науэль наклонился к журнальному столику и вытянул что-то с нижней полки. Дитрек положил чек на столик. Рухнув в кресло, он вжался в спинку, подальше от Науэля, точно тот брызгался ядом.

– Вот чек. Он действителен трое суток. Теперь ты уйдешь?

Светлые глаза Науэля источали космическое спокойствие.

– Нет, – сказал он просто и натянул на руку игрушку-перчатку. – Круто. Это что здесь делает? Тоже твоей жены?

– Что значит «нет»? – спросил Дитрек очень тихо.

– Она у тебя забавная.

– Что значит «нет»?

– «Нет» значит «нет», – объяснил Науэль терпеливо. – Если ты поймешь. У парней вроде тебя вечно проблемы с этим словом.

– Тебе мало денег?

– При чем здесь деньги? – удивился Науэль. – При чем здесь мало? У меня не бывает мало денег. Они либо есть, либо отсутствуют. Я отношусь к ним как к птицам – прилетают, улетают, все зависит от погоды. Никакого особенного интереса к ним.

– Тем не менее ты никогда не уходил от меня без них, – прошипел Дитрек.

– И вечно не знал, на что их потратить, – фыркнул Науэль. – Я не меркантилен, совсем. Не позволю вешать на меня всех собак, мне достаточно тех, что уже со мной. Однако я предпочитаю следовать принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок». Пусть мне не станет теплее, но, я надеюсь, тебе похолодает, – он пошевелил пальцами в игрушке-перчатке, и белая зайчиха с розовыми глазами качнула головой, как будто соглашаясь с его словами.

– Осточертело все это, – выдавил Дитрек и раздавил сигарету в пустой кофейной чашке.

– Что именно? – невинно осведомился Науэль. Зайчиха весело взмахнула лапками. – У нее такой хвостик, ого.

– Ты, – выдохнул Дитрек, непостижимым образом вмещая в короткое слово бездну презрения. – Какой же ты подонок.