Синие цветы I: Анна

Мы легли спать в одиннадцать, отыскав для машины безветренное место за деревьями. Но я не спала. Свернувшись, точно эмбрион, на тесном заднем сиденье, замотавшись в новое одеяло, я лежала с открытыми глазами и слушала, как мысли тяжело ворочаются в моей голове. Когда Науэль, сидящий впереди, уронил голову на грудь и ровно, спокойно задышал, я решилась. Посветив себе зажигалкой, оставшейся с лучших времен (когда я смолила с утра до ночи), я проверила бардачок и карманы его пальто. Чисто. Покрутила головой – где еще может быть? Запустила руку под сиденье – и нашла… Прозрачный пакет, полный пластиковых баночек. Я громко всхлипнула, и Науэль проснулся.

– Ты чего? – его голос звучал громко и грубо.

– Почему ты скрывал от меня?

– Что? А, – Науэль выхватил у меня пакет. – Это железо. Много железа, вдруг снимут с продажи.

– Не пудри мне мозги. Почему ты молчал об этом?

– Анемия такая ерунда. Подумаешь, голова кружится.

– Я о диагнозе! – закричала я.

Науэль понял, что бесполезно отпираться, и небрежно осведомился:

– Котором из них?

Я почувствовала нехватку воздуха и зашарила по двери, пытаясь найти рычажок, открывающий окно.

– Ты никогда не признаешь, что у тебя есть проблемы, Науэль.

– А у меня нет проблем. Это у вас со мной проблемы.

– Чего еще я не знаю о тебе? Каждое новое открытие как удар топором по макушке.

– Так останови свою разведывательную деятельность! Даже крысы в эксперименте с электричеством быстрее, чем ты, соображали, куда лучше не соваться!

– Ты меня терзаешь, – я устало прислонилась щекой к стеклу.

– Ты сама себя терзаешь, – Науэль был как алмаз – резал что угодно, а сам оставался без царапинки. – Вот ты узнала, что я псих. Что скоро я скачусь в говно окончательно и так с ним смешаюсь, что станет невозможно отличить, где я, где оно. Со мной покончено. Что ты собираешься делать с этой информацией?

– Какие лекарства ты принимаешь? – спросила я шепотом.

– Те же, что и обычно.

– Это какие-то антидепрессанты?

– Антидепрессанты, нейролептики, нормотимики, транквилизаторы, ингибиторы. У меня сложный курс. Иногда надо затормозить, иногда, наоборот, растормошить. Я даже пробовал электрошоковую терапию, и знаешь, это работает. Пара сеансов – и на какое-то время ты в норме. Жаль, нельзя повторять до бесконечности. Хотя лично я предпочел бы превратиться в овощ, чем чувствовать то, что чувствую.

– Мы почти непрерывно вместе. Я не замечала за тобой ничего странного… почти ничего, – поправилась я.

– Происходящее бодрит как ничто другое. Я жаждал подобного приключения. Детская, чистая радость при виде людей с пистолетами. Я выпущу этим тварям кишки. Это будет моя лебединая песня.

Я не видела его в темноте, но догадывалась, что по своей новой привычке он сейчас крутит в пальцах стеклянный стержень, полный голубого порошка. Сунув ноги в ботинки и ватными пальцами нажав на ручку, я вышла из машины. По хрустящему снегу побрела в темноту, но уже пять шагов спустя остановилась, недоуменно глядя вокруг – зима, ночь. Слабый свет от серпика луны, отраженный снегом. Возможно, Ирис права, и мне стоит держаться подальше от Науэля. Возможно, это то, какими наши отношения будут всегда – мешанина из лжи, негодования и пренебрежения.

– Разберешься ты с ними – и что затем, Науэль?

– Со мной – ничего, – отрезал он. – А ты делай что хочешь.

Я заиндевела. Мои мысли и чувства вдруг сжались, стали такими крошечными, что я сама не могла рассмотреть их.

– Знаешь, – сказала я надтреснуто, будто что-то во мне разбилось. – Иногда я сомневаюсь, что ты мой друг.

– Что же навело тебя на мысль? – Науэль включил проигрыватель.

Я обернулась на него. Его лицо было непроницаемым, чужим, злобным.

– Иногда я даже сомневаюсь, что ты – это ты, – прошептала я.

– И сколько еще ты планируешь стоять там без пальто? Намерена вызвать у меня чувство вины, заморозив себя до смерти? – достав из бардачка дешевые детские часы, доставшиеся нам вместе с машиной, Науэль взглянул на них. – Час ночи. Раз уж тебе не спится, заглянем куда-нибудь выпить.

Когда я села рядом с ним, я отчетливо ощутила исходящие от него холод и запах тления. Он был как мертвец, лежащий на дне грязного озера. Я могла бы отдать ему себя, мою любовь, мою заботу. Но все это не было ему нужно.

Огни фонарей проносились мимо, расплываясь все больше. В песне пели о любви – банальные строчки, пытающиеся замаскировать отсутствие мысли и вдохновения у автора текста. Но я думала, что это не любовь. Это самоуничтожение. Созависимость. Я сама заслуживала диагноза.

Миновав вереницу закрытых на ночь магазинов, Науэль остановил машину возле ничем не примечательного бара из серого кирпича. Вывеска облезла, и ее подкрасили масляной краской несовпадающего оттенка. «Настоящие друзья», прочла я и хмыкнула. Науэль первым распахнул дверь и шагнул в полумрак.

Внутри было так накурено, что настоящие друзья уже бы спасали друг друга отсюда.

– Будешь что-нибудь?

«Если только твои седативы».

– Нет.

Мы сели за столик. Науэль, теперь не таясь, запил свои таблетки пивом. Что ж, если он частенько так делает, неудивительно, что результаты лечения так себе.