Синие цветы I: Анна

Я скользнула в ванную и, умыв лицо холодной водой, застыла, глядя на себя в маленькое зеркало. У меня был такой взгляд, точно кто-то умер. Впрочем, после гибели Янвеке мои глаза не выражали и сотой части этой боли. Я вышла из ванной и сразу наткнулась на встревоженного Эллеке.

– Тебе плохо?

– Нет. Голова сильно болит, – соврала я, но затем поняла, что она действительно болит. Как и все остальное.

– Дать таблетку?

– Наверное.

В кухне он протянул мне таблетку вместе со стаканом воды.

– Лучше разжевать, – посоветовал он мне, как ребенку.

Я разжевала и запила водой. Выступили противные слезы.

– Таблетка не настолько горькая, – тихо сказал Эллеке. – Кто ты ему?

– Не знаю.

– Понятно. Как давно ты с ним?

– Шесть лет.

Эллеке покачал головой.

– Этого достаточно, чтобы свихнуться. Кофе или чай?

– Кофе.

Я помогла Эллеке перенести кофейник, чашки и тарелку с печеньем в комнату. На журнальном столике громоздились разобранный системный блок и монитор.

– Извините, – Эллеке убрал компьютер на пол, сложив выкрученные шурупы в кружку из-под кофе.

По полу змеились провода. На столе в углу комнаты стояли еще два изжелта-серых компьютера. Наверное, их компании Эллеке хватало, чтобы не чувствовать себя одиноким.

– Вы голодны? У меня есть рыба под сливочным соусом. Разогретая уже не то, но лучше, чем ничего. Могу к ней приготовить картофельное пюре.

– Спасибо, но, думаю, нет, – ответила я за двоих, так как Науэль молчал.

Он сидел в углу дивана, скрестив на груди руки и отвернувшись от нас. Контрастируя с Эллеке, Науэль показался мне блеклым и раздражающим, распространяющим холод. Я устроилась на том же диване, но на противоположном конце. Чувствуя себя неуверенно, обняла подушку.

– Чем занимаешься здесь? – спросил Науэль с откровенным безразличием.

– Сетью, – коротко ответил Эллеке. Мне это ничего не объяснило, но Науэль осклабился:

– В таком случае мы оба последовали за своими юношескими склонностями.

Эллеке посмотрел на него странно и грустно.

– Тогда не стану расспрашивать про твой род деятельности.

– Мудро.

– Был недавно в нашем городке.

– Вот как. Он еще в труху не развалился?

– Еще нет. Школу снесли. На ее месте теперь магазин.

– Я бы предпочел, чтобы на ее месте был морг. Но и в этом случае сначала пришлось бы провести обряд очищения от зла.

– Все было не так плохо, как тебе запомнилось, Науэль.

– И не так хорошо, как запомнилось тебе, – отрезал Науэль.

– Стало получше? – спросил Эллеке у меня.

– Нет, – ответил Науэль, прежде чем я успела открыть рот. – Ей хуже. Придется уложить ее спать.

Я посмотрела в сочувствующие глаза Эллеке и пожала плечами.

– Пожалуй, – я и сама чувствовала, что пора мне отчалить, оставив этих двоих разбираться друг с другом. – Я очень устала.

– Тогда ложись в моей спальне.

Спальня была еще меньше гостиной. Эллеке достал из шкафа футболку и протянул мне.

– Чистая.

Я кивнула и стянула платье через голову, слишком усталая, чтобы заморачиваться присутствием Эллеке. Он деликатно отвернулся. Когда я скользнула под одеяло, Эллеке присел на кровать.

– Я не хотел бы, чтобы ты думала, что я устранил тебя из нашего разговора.

– Я сама устранилась из вашего разговора. Или это он меня устранил.

Эллеке провел рукой по моим волосам. Его ладонь была широкой и теплой. Странное дело: как будто то, что Науэль когда-то был близок с Эллеке, делает Эллеке близким мне.

Он посидел со мной еще минуту. После того, как он ушел, погасив за собой свет, его место заняла тревога. Я вслушивалась в тишину, представляя, как Науэль и Эллеке смотрят друг на друга, разделенные журнальным столиком. Понимая, что поступаю нехорошо, я прошла к двери и прижалась к ней ухом. Кто на моем месте поступил бы иначе? Двери были фанерные – идеально для шпионки. Эллеке говорил тихо, Науэль громче, эмоционально – как будто защищался.

– Видел твою мать. Она пришла ко мне сама. Была вся высохшая… пропитана горечью. Все время говорила о том, что совсем одна, что ты забыл ее, как и твой отец.

– По-моему, я помню ее слишком хорошо. Чего ты пытаешься добиться, рассказывая мне об этом? Чтобы я поехал к ней и встал у ее окна с плакатом, молящим о прощении?

– Сейчас в любом случае поздно. В конце ноября она умерла. Рак мозга.

– Это был единственный способ доказать, что у нее есть мозг.

– Как ты циничен. Но нисколько не удивлен. Ведь это ты оплачивал ее больничные счета. Она мне рассказала. Ты посылал ей деньги с тех пор, как ушел из дома, хотя никогда не сообщал, где ты. Даже зная, что она доживает последние дни, ты не приехал навестить ее.

– Да, не приехал. И не жалею об этом. С ее смертью мне стало чуть легче. Ты не знаешь, каково это – быть сыном такой матери. Она как змея, свернувшаяся в моей груди. Я вижу ее в каждой женщине. Когда они начинают хныкать, подлизываться, преданно заглядывать в глаза и мечтать поработить меня – мне хочется ударить с такой силой, чтобы челюсть отлетела, и затем бежать без оглядки.

– Я не упрекаю тебя. Все же по-своему ты о ней заботился.

– Это не было заботой. Я возвращал ей долг. Когда-то она кормила меня обедами. Довольно скверными. Но бесплатными.

– Понятно.