Синие цветы I: Анна

Отпихнув остолбеневшего от ярости таксиста, он запрыгнул в машину и вдарил по педали газа. Уверена, мысленно он прикидывал, в какой счет таксисту влетит замена стекла, и чувствовал себя удовлетворенным.

Слиняв из города, мы смогли заняться нашим собратом по несчастью. Волосы у него на виске слиплись от крови, но, разорвав подсохший клок, мы нашли лишь небольшую ранку. С предплечьем было серьезнее – рукав уже пропитался кровью.

– Обработай его раны, – сказал Науэль.

– Я боюсь.

– Тогда иди за руль.

Выбрав из двух зол меньшее, я перебралась за руль, и наша машина сразу сменила бег на прогулочный шаг.

– Поездка на машине предполагает, что машина движется, – уведомил Науэль и полил Волка спиртом. Волк заорал.

– Я не умею водить. Несколько уроков, перенасыщенных твоими саркастичными комментариями, не в счет.

Науэль приподнял бровь.

– Можно быть немного менее бесполезной?

Я замолчала и сосредоточенно уставилась на дорогу. Чтобы поднять мне настроение, Науэль кинул на приборную панель окровавленный бинт.

– Слушай, приятель, я не люблю визгов. Было бы с чего – сквозная рана, даже кость не задело. Если тебе нужно выразить себя, просто пой. Поверь мне, помогает. Аннаделла, включи радио.

Науэль начал подпевать первым, Волк подхватил дрожащим голосом и с кошмарным ровеннским акцентом, иногда сбиваясь на вопль. Нас обогнула синяя машина, водитель которой показал мне большой волосатый кулак.

– Твои глаза как две сирени, а зад твой словно два мяча, – пели Науэль и Волк, слегка искажая слова песни, но не меняя общий смысл. Мне захотелось побиться головой о руль, но было страшно оторвать взгляд от дороги.

– Он умрет? – спросила я.

– Если только от позора. Смотри, нам все сигналят.

– Кто вы, и зачем спасли меня? – прохрипел Волк.

– Да, кто ты, и зачем мы спасли тебя? – не отстал Науэль.

– Какие у вас планы на меня?

– Давай подружимся и будем убивать наших врагов вместе. Аннаделла, будь добра, выключи радио. Я впаду в кому, если продолжу слушать эту пургу.

– Знаешь, когда ты говоришь по-ровеннски, произношение у тебя не очень, – заметил Волк.

– Странно. Я закончил Постельную Академию. И был в ней весьма успешен. Готово, – Науэль завязал бинт бантиком. – Теперь и ты сделай для меня кое-что.

– Что именно?

Науэль извлек из кармана колоду и раскрыл ее веером.

– Выбери карту. Просто чтобы мы сразу сориентировались, кто ты.

Волк подчинился.

– «Фанатик», – озвучил для меня Науэль. – Звучит тревожно, не?

Волк обернулся, посмотрел в заднее стекло и сказал:

– Они прорыли туннели под шоссе и ждут, когда почувствуют над головой вибрацию. Тогда они схватят нас. Лучше съехать на обочину.

Это был первый звоночек. Некоторое время мы воздерживались от выводов касательно периодически проскакивающих бредовых фраз, но к вечеру мышление Волка спуталось окончательно, и он приступил к длительной, лишенной всякого смысла речи, позволяя нам оценить масштаб трагедии.

В течение двух последующих суток у нас не было и минуты покоя: стоило остановиться на отдых, как с заднего сиденья доносился взволнованный голос Волка, умоляющий нас продолжать бег. Меряясь паранойями, Волк победил бы кого угодно. У меня он вызывал чувство, являющееся чем-то средним между жалостью и ужасом. Его словно разбили однажды, а затем, собирая и склеивая, не смогли найти место для нескольких фрагментов, и весь он был шаткий и неустойчивый, начиная с хромающей после травмы колена походки и заканчивая памятью, с полок которой вечно что-то падало. Кажется, он уже шесть раз спрашивал мое имя. В недолгие периоды просветления речь его становилась связной, но я отметила, что рассуждал он только о вещах отвлеченных:

– В магазинах самые дорогие товары всегда на тех полках, что прямо на уровне глаз, а тележек всегда больше, чем корзин – чтобы побудить закупаться по максимуму. Люди слишком много работают. Они тратят молодость, чтобы обеспечить старость, а потом понимают, что молодость не купишь. Если бы они уяснили это вовремя, то приняли бы йоду с сахаром, закапали клею в нос, чтобы обмануть врача, и наслаждались бы внеочередным отпуском. Есть наука, которая изучает форму облаков, но почему никто не объяснит, почему мы видим в них те образы, что видим?

Волк мог разглагольствовать в таком духе по три часа кряду, отчего мне хотелось выпрыгнуть из машины на полном ходу. Однако затем он вдруг съеживался, настораживал уши, начинал делать паузы, прислушиваясь к чему-то в собственном черепе, и в итоге умолкал совсем – вероятно, голоса в его голове так расходились, что не давали ему вставить и слова.