Синие цветы II: Науэль

– Для тебя очень удобно видеть его именно таким. Ведь тогда у тебя всегда будет повод убежать – вместо того, чтобы остаться и позволить себе быть счастливым. Только не это, нет-нет-нет, для этого я слишком плох, – я саркастично фыркнула. – Но твоя мать не любила твоего отца. Она была женщиной с серьезными психологическими проблемами и склонностью к зависимым отношениям – вот что притянуло ее к нему. Я не хочу повторять истрепанные банальности, но… я действительно верю, что любовь делает людей лучше. Она не связана с деградацией. Или унижением. Твои родители паразитировали друг на друге. Для твоего отца сошла бы любая, что позволит бить себя ногами. Для твоей матери сошел бы любой, чьи ботинки будут достаточно тяжелыми. В этом твоя проблема. Ты не сделал правильных выводов – ни наблюдая за собственной семьей, ни после всей той истории с извращенцами. Они были плохие люди, и их порочность не имела отношения к тебе или тем, кого ты встретил впоследствии. Ты же начал смотреть на себя и окружающих сквозь грязную линзу. Ты ожесточился, наделал ошибок, отравил свою жизнь сожалением и еще больше себя возненавидел. Но сожаление бессмысленно, если ты не меняешь свое поведение. Страдание не является искуплением греха само по себе. Никому нет дела, если ты каешься и втыкаешь в себя ножи, сидя в своей тесной грязной кухне. Тебе не нравится, каким человеком ты был? Изменись. Ты обижал людей, которые тебе дороги? Так впредь будь с ними добрее. Тебе стыдно за свое преступление? Никогда не повторяй подобного. Сделай что-то хорошее. Приложи максимум сил, душевных и физических, компенсируя зло, и никогда не возвращайся к нему. Это и есть настоящее искупление. А после этого – просто прости себя.

Он не хотел понимать меня, прятал от меня взгляд. Мои слова витали возле его ушных раковин, но он не позволял им проникнуть внутрь. Я ждала его реплики долго.

– Не бросай меня, – с трудом выговорил Науэль.

– Я должна порвать с тобой сейчас, не дожидаясь, когда ты решишься сделать это сам. Я хочу заставить тебя прочувствовать потерю, задуматься, что для тебя важнее – я или твои неврозы, идти со мной или слоняться в одиночестве по твоему кругу самообвинений. Это будет мой урок тебе.

Точно озлобленная уличная собака, он оскалил зубы:

– Как легко ты избавляешься от меня. Так был ли я вообще тебе нужен? Ты польстилась на мою внешность и отбросила меня прочь, когда обнаружила, что я не столь прекрасен, как моя фотография.

– Я люблю тебя. Ты понимаешь, что говоришь неправду.

Он зажмурился, но между сморщенных век медленно протиснулись слезы.

– Не бросай меня. Пожалуйста.

Я закрыла глаза. Было так легко сдаться, повернуть назад… сделать вид, что не замечаешь, что поступаешь неправильно. Наверное, я никогда не смогу забыть это потерянное, жалобное выражение, увиденное на его лице. Как будто я бросаю ребенка.

– Нет, Науэль. Если хочешь, я полечу в Ровенну, буду с тобой до завершения разбирательств, но наши отношения окончены.

Он покачал головой.

– Нет. Это слишком опасно. Мне в любом случае пришлось бы оставить тебя здесь.

Будильник наполнил тишину звоном, ранящим наши истерзанные нервы.

– Пора собираться в аэропорт, – сказала я, и Науэль встал, раскачиваясь на своих длинных ногах, как больной или пьяный.

Я не могла выдержать это зрелище, поэтому легла на кровать и с головой накрылась одеялом. Он перемещался по комнате почти беззвучно, и шорох складываемой одежды был громче его шагов. Прежде чем уйти, он пропустил руку под одеяло и, обнажив мою ногу, поцеловал меня в ступню с невероятной нежностью. По моему телу резко, как электрический разряд, прошла судорога, и я сжалась в дрожащий от боли клубок. Мой мозг был милосерден ко мне – он просто отключился.

Когда я очнулась от своего сна или обморока, Науэля уже не было. Он оставил на прикроватном столике деньги, в которых я не нуждалась, потому что лежащая рядом записка извещала, что люди Дьобулуса прибудут за мной в течение часа. «Не беспокойся о будущем», – написал Науэль. Но меня беспокоил исключительно он сам.

Накинув свое красное, много со мной пережившее пальто поверх желтого платья, натянув перчатки и уже собираясь уходить, я заметила у двери оброненные Науэлем карты. Когда Науэля ранили, и он рухнул на бетонный пол, карты посыпались из его кармана – как будто на прощание Науэль хотел оставить миру побольше оскорблений. Сейчас от всей колоды остались всего две. «Это даже не фокус, – припомнилось мне. – Это просто способ оскорбить кого-то». Что-то было с этими картами…

Я подняла карты, покрутила в руках, внимательно рассматривая. Подошла к окну и просмотрела их на свет.

– Для Науэля, – прошептала я, выбрав одну. И лизнула ее.

Когда верхний матовый слой стал прозрачным от влаги, изнутри проступила надпись: «ЛЖЕЦ».

Я усмехнулась и продолжила:

– Для меня.

Прежде, чем я взглянула на карту, я догадалась, какое заключение увижу: «ДУРАК». Дура. Каким-то образом они всегда угадывали.