Синие цветы II: Науэль

Я почувствовала напряжение, сковавшее нас в единую массу, и поняла, что они догадывались об этом. Чувствовали на себе пристальный, насмешливый взгляд.

– Сколько вам заплатили? Это стоит того, чтобы умереть?

– Заткните ее, – приказал тот, что за рулем.

Последовал короткий быстрый удар. Я даже не почувствовала боли, только в глазах вдруг потемнело. Сознание сжалось в крошечную точку и погасло, словно изображение на экране телевизора.

***

Едва мои глаза привыкли к темноте и начали различать очертания предметов, как стало стремительно светлеть. Ряды парт; черная меловая доска; стены, выкрашенные в холодный грязно-голубой цвет. «Ну почему бы и нет», – подумала я. За большими окнами простиралось небо, иссиня-белое, как обезжиренное молоко. Деревьев и зданий не было видно, как будто комната висела среди пустоты. Я прошла вдоль парт и села за учительский стол. И вдруг увидела отца Науэля. Он просто в один момент возник из пустоты, неловко втиснутый за ближайшую парту.

С тех пор, как я видела его, он как будто постарел еще лет на пять. Крашеные желтые волосы свисали на лицо слипшимися прядями, на подбородке топорщилась щетина. Тушь на ресницах висела комками, подводка размазалась по векам. Грязный шелковый халат, оттопыриваясь на груди, открывал складки кожи и седеющие волосы. Меня передернуло. Растерянно озираясь, отец Науэля вздрогнул, заметив меня. Он улыбнулся, по привычке стараясь казаться очаровательным:

– Привет. Где мы?

– Очевидно, в школьном классе.

– Нет, где мы?

Я пожала плечами.

– Не все ли вам равно?

– Я хотел бы вернуться туда, где был, – он снова начал озираться. – Я вышел в кухню… налил стакан воды, чтобы запить снотворное… а потом… как вообще я оказался здесь?

– Это тоже не имеет значения, – холодно ответила я, откидываясь на спинку стула.

– Кто ты вообще такая? – сорвался отец Науэля.

– А вы меня не помните?

– Нет.

– Мы встречались в баре. Вы рассказывали мне о Науэле.

– Что я мог о нем рассказать? Он плохой сын, это все.

– Ну хотя бы то, что у него по-настоящему скверный отец.

Отец Науэля выпрямился на неудобном для него низеньком детском стульчике.

– Это он рассказал тебе?

– Да. Ему понадобилось шесть лет, чтобы решиться на такую откровенность.

– Подозреваю, в его пересказе события предстают мрачноватыми. Он выставляет меня монстром, но поверь мне, деточка, это не так. Какой родитель желает зла своему ребенку? – отец Науэля улыбнулся с мягким сожалением папочки, чье непокорное чадо опять натворило что-то не то.

– Но желает ли он добра, вот в чем вопрос, – я немного поменяла положение.

Отец Науэля улыбнулся, и еще, и еще, и еще, демонстрируя темные прокуренные зубы, и я подумала, что Науэль не прав, утверждая, что все не такое, каким кажется. Рано или поздно внутренняя суть все же отражается на облике.

– Я никогда не намеревался причинить ему вред. Я хотел бы объясниться, но он не позволяет к себе приблизиться. Я считаю, он придает слишком много значения тому давнему инциденту.

– Действительно. Вы же на себя не в обиде.

– Не ерничай, – он инфантильно надул губы, на что я отреагировала острой неприязнью. – Не пытайся втирать мне всю эту ерунду, что ты вычитала в дешевых книжонках по психологии. Психологические травмы и прочее.

– Вы не понимаете, что вы сделали? Вы действительно не понимаете, что вы сделали?

– Это был всего лишь секс. Я не обматывал его колючей проволокой и не держал в собачьей будке.

– Ему было всего восемь лет!

– И что? Я в свое время был ненамного старше. Немного физического дискомфорта и только-то. Вполне можно перетерпеть, не ломая трагедию.

– Да, было бы странно полагать, что с вами все в порядке…

– Со мной и есть все в порядке, – он высокомерно посмотрел на меня. – Что дает тебе основание думать иначе? Болтовня Науэля? Он считает меня бесчувственным, мне известно. Но это он всегда был излишне чувствительным. Каждое прикосновение оставляло на нем вмятину, а человек должен быть как камень: сколько не пинай – выдержит. Я едва его выносил, когда он был ребенком. Он плакал почти постоянно, хотелось держаться от него подальше.

– Если вы замечали, насколько он раним, зачем вы это сделали?

Отец Науэля сложил руки клинышком и зажал их между коленями. Странная обстановка, в которую мы попали, пугала его, но я не замечала, чтобы его угнетал наш разговор. Слова возникали на кончике его языка, слетали с губ и пропадали, в то время как его мозг пребывал в неосведомленном спокойствии. Мне кажется, этим пустым взглядом отец Науэля мог бы смотреть на что угодно, пока это не затрагивает его самого. Мой гнев поднялся из груди к горлу, и я знала, что скоро я начну им давиться.

– Ответьте мне.

Он отвел взгляд.

– Я хочу уйти. Не знаю, как тебе это удается, но перестань удерживать меня.

– Валяйте, – глумливо разрешила я и обвела комнату рукой – дверей здесь не было. – Итак, я все еще жду ответа.

Он обозленно нахмурился.

– Я решил спустить его на землю. Ему требовалось потрясение, чтобы стать сильным. Его нужно было растормошить.

– Вы псих, – презрительно бросила я. – Лучше бы вас самого растормошил тепловоз.