Синие цветы II: Науэль

И я не думал. Я бросил себя в большую яму. Каждый день у меня была восхитительная вечеринка для меня одного, где я нажирался один за всех. Где я жил вообще? Наверное, в моей собственной голове. Где я находил деньги? Понятия не имею. Может быть, я рисовал их – вычурно, в манере Стефанека, и украшал переплетающимися голыми женщинами. Видимо, как-то все-таки находил, оттягивая момент ясности. Но однажды он наступил – в самый черный час перед рассветом. Меня потряхивало, и я был отупевший от какой-то штуки, но я впихнул свое ватное тело в такси (таксист потребовал плату вперед; ах, неужели мой вид внушает вам недоверие?!) и отыскал нужный адрес в своих затопленных кровью мозгах. В лифте я прижимался спиной и затылком к стене и спрашивал себя: «Зачем?» Ответ оказался прост до безобразия: «Я соскучился».

Дверь квартиры Стефанека заклеили крест-накрест желтой лентой. Подцепляя ленту ключом, я начал срывать ее, и тут соседняя дверь приоткрылась, и показалась половина серого сморщенного лица.

– Помер твой дружок? – вопросила старуха торжествующе. – Того и заслуживает. Будете знать, как музыку по ночам включать, наркоманы, шпана.

Я поднес кончик острого ключа к ее глазу.

– Еще комментарии будут?

Она отшатнулась в вязкий сумрак своей квартиры, захлопнула дверь и закричала мне сквозь нее:

– Убирайся, сволочь! Я полицию вызову!

– Вызови-вызови, – громко огрызнулся я. – После увидишь свои уши в стоке унитаза.

Она затихла. Я отпер дверь ключом, который утащил по привычке и после не решился вернуть, и вошел. В квартире был спертый воздух и стерильный, угнетающий порядок. Только темное выжженное пятно на полу, с которого сняли испорченный ковер, напоминало о хаосе, который творился здесь несколькими неделями ранее. Я обошел квартиру, осмотрел все, проигнорировав постель – больше воспоминаний, чем я могу выдержать. В шкафу не хватало стеклянной дверцы. Исчезла керамическая пепельница и еще несколько бьющихся предметов. Я дошел до кухни – чашки и тарелки на месте. В груди было холодно. Я скрестил руки. Ждал ли он моего возвращения? Если да, то в какой день он решил больше не ждать? После встречи со мной? Почему я не окликнул его?

Почему?

Я же никогда не хотел его смерти. Ведь так? Так? Я прислушивался, надеясь различить хоть какой-то звук, но квартира была тихой, как склеп. Неудачное сравнение… Я мелко дрожал в ознобе, но лишь потому, что нуждался в очередной дозе. Зачем я приехал? Я хотел ощутить его, вспомнить о нем, дотронуться до вещей, принадлежавших ему. Но его здесь не было, и все его вещи стали ничьими. Не было… В мое бесчувственное тело вонзили иглу, такую длинную, что она достигла сердца – и это оказалось неожиданно болезненным. Как я умудрился почти неделю прожить в счастливом неосознании? Я не должен был приходить сюда. На мои плечи точно опустилось невидимое чудовище, оставшееся после Стефанека и беззвучно парящее под потолком в ожидании меня.

Я прошел к выходу и все-таки оглянулся напоследок. На нижней полке журнального столика лежала пластинка в ярко-красном конверте. Я вернулся посмотреть ее и глазам своим не поверил. Где Стефанек смог ее раздобыть? На пластинке была одна единственная песня Ирис. Эта песня не вошла ни в один альбом по причине излишней необычности и прошлой осенью была выпущена отдельно тиражом в сто экземпляров. Я измучился искать ее.

Осторожно, осторожно я вынул пластинку из конверта, положил ее в проигрыватель, опустил иглу, и музыка полилась в комнату, постепенно наполняя ее. Грустные трепещущие звуки, причиняющие удовольствие на грани боли или же боль на грани удовольствия. Голос Ирис был таким нежным, что мне захотелось плакать.

Мне не хватало воздуха, и, прибавив громкость, я вышел на балкон, навис над перилами, глубоко вдыхая. Я замечал прежде, что если смотреть с балкона вниз, то видишь длинную яму, стенки которой – стены соседних домов? Не помню. Окна зажигались и гасли, перемигивались друг с другом – кто-то уходил на работу, кто-то только проснулся. Ирис сравнивала себя с дрейфующим островом, не ведающим, куда океан его принесет. И я наконец-то понял в последние секунды песни, окончательно и неумолимо: Стефанека нет. Не осталось его ни в этой квартире, ни где-либо еще. Его тело под землей, но это лишь гниющая органика – его души, его личности больше не существует. Балконные разговоры закончены. Я потерял его и никогда не верну. Никогда… Какое страшное слово… Если я захочу погладить его по волосам, потрогать его теплую кожу, я никогда не смогу это сделать. Никогда… Никогда… Я пропитывался тоской по нему. Теперь у меня был не только Эллеке. Вернее, не был.

По асфальту внизу скользнула машина, черная, гладкая и длинная, похожая на гигантскую уховертку. Свет ее фар звал меня: следуй за нами, лети на огни, как всегда. И я подумал: а может, так и сделать? Все равно лучше мне не станет… Даже стоя неподвижно, я приближался к будущему, обжигающему, как кислота. Если бы у меня была смелость… но никогда не было.