Синие цветы II: Науэль

Я бегал кругами и постепенно остывал. Только начав замерзать, я вспомнил, что я голый по пояс, потому что ранее пафосным жестом стянул с себя футболку и бросил в толпу. Я устал, замедлился, остановился отдышаться. Поднял голову и увидел на небе звезды – редкое зрелище для Льеда. Они были желтые, огромные и яркие, как прожекторы в огромном черном небе. И мне стало очень страшно на секунду, точно я предстал пред обвиняющим взглядом чьих-то огромных глаз. Я действительно сжигал себя заживо. Но огня я как раз и не чувствовал, только холод. Я вернулся в клуб, дрожа с головы до ног. Лапочка обиделась на меня за то, что я без объяснений исчез на полчаса, и больше не хотела со мной разговаривать, что меня не колыхало нисколько, поскольку в этом клубе с избытком хватало таких же лапочек, которые согласны со мной разговаривать, танцевать, и потом еще отсосут мне в туалете.

Ночь, которую провел Стефанек, походила на мою. В общем, мы оба развязались, ринулись в лавину ядовитых развлечений и бесновались как в старые недобрые времена, только он в своей компании, а я в своей. Но наши компании соприкасались часто, и мы со Стефанеком столкнулись через неделю – странно, что этого не случилось раньше. Он был с новым цветом волос, разодет вопиюще шикарно и с каким-то парнем в обнимку. Когда я увидел его, по моим слегка затянувшимся ранам точно наждаком прошлись. Я был с девушкой, и, когда музыка стихла, услышал, как Стефанек громко говорит кому-то:

– Я всегда подозревал, что бисексуальность – следствие неспособности остановиться на ком-то одном. В его случае эта неспособность очевидна.

Когда он все-таки подошел ко мне, я заставил себя ухмыльнуться:

– Мог бы найти себе парня получше.

Стефанек окинул меня взглядом надменным и язвительным.

– Что имеет значение перед вечностью?

Мне было жаль его волосы – невозможно перекраситься из темно-синего в ярко-красный и не сжечь их при этом полностью. Все же выглядел он довольно хорошо. Самоуверенный, агрессивный. Вот только это был не он. Из глаз прежнего Стефанека не смотрела эта засасывающая пустота. Он сказал тоном, не допускающим возражений:

– Вы все хотите моей смерти.

Я не возразил, вообще ничего не ответил, и Стефанек ушел, с ощутимым трудом переставляя тяжелые ботинки. Я точно превратился в ледяной столб, наблюдая, как он отдаляется от меня. Внутри было так больно, точно меня выпотрошили и нафаршировали солью.

Стефанек ушел с вечеринки, и я тоже. Я шлялся по пустынным улицам и думал: «Ну и убирайся прочь. Делай что угодно, где угодно, с кем угодно, только оставь меня в покое, Стефанек». Я остановился возле витрины, посмотрел на свое отражение. На мое лицо падали розовый, голубой, зеленый отсветы неона. Мне захотелось остаться в этой секунде навсегда, застыть, красивый и безжизненный, как модели на фотографиях, не помня вчерашнего дня и не беспокоясь о следующем. Или рассеяться, как дым моей сигареты – бесследно и безболезненно. «Если бы у меня был свой путь… если бы у меня был свой путь…» Выключите эту проклятую песню, гремящую у меня в голове.

Не помню, куда я направился дальше, что говорил, что делал и с кем. А потом телефонный звонок пилил и пилил мою голову. Я разлепил одно веко. Ненавистный белый свет, от которого так больно. Я нашарил телефон на полу, прижал трубку к уху, запоздало вспоминая, что я не в квартире Стефанека и не должен отвечать на звонки здесь. Но из трубки послышалось:

– Эль?

Общий приятель, мой и Стефанека. Его голос звучал как-то странно.

– Такая херня случилась…

– Какая? – я едва шевелил сухим языком.

– Стефанек умер, этой ночью.

Я попытался осмыслить эту фразу, но она, хотя и короткая, почему-то не умещалась у меня в голове.

– Оно к тому шло, – назидательно выдал я в итоге.

– На выездном шоссе. Он сиганул с обочины.

– Понятно, – выдавил я и замолчал.

Он тоже молчал и прерывисто дышал в трубку, будто вот-вот заплачет, но я не понимал, почему.

– Тебе все равно?

– Мне?

– Да.

– Не знаю.

– Какой же ты стал сволочью, – вдруг зашипел он. – Настоящая тварь. Это даже для тебя слишком, Принцесса Ледышка. Ты вообще чувствуешь хоть что-нибудь? – он уже кричал, ввергая мою бедную голову в агонию.

И я тоже завопил в ответ:

– У меня бодун, как ты смеешь визжать на меня, кретин, не пойти ли тебе вообще, отъебись, отъебись, отъебись!

Прибежал тот парень, в чьей постели я лежал, но у меня не было настроения для объяснений. Я швырнул трубку на пол, оделся, все еще слыша доносящиеся из нее хриплые крики, и сбежал – да, как всегда.