Синие цветы II: Науэль

Уже незадолго до выхода я рассказал Октавиусу о том незначительном маленьком эпизоде в моем детстве, который слегка подзадолбал меня в дальнейшем. Я сидел нога на ногу и постукивал пальцами по колену. Все это такая ерунда в сущности, да? Просто скажите мне, что это не имеет значения, чтобы я мог успокоиться. С кем не бывает. Возможно, не с каждым это бывает в восемь лет, но тем не менее. Мне даже смешно, что я все еще помню об этом. Ведь позабылись же картинки на вкладышах из жвачек, которые я покупал. Не надо мне сочувствовать, не нужно принимать жалостливый вид… Я снял очки и показал, каким холодным может быть мой взгляд. Теперь я видел Октавиуса размытым. Какое облегчение – не различать выражение его лица.

– Успокойся, – сказал Октавиус неожиданно насмешливо. – И дыши.

Я выдохнул. И даже желание поглумиться на эту тему пропало. Я снова водрузил очки на нос.

– Послушайте, я не хочу это обсуждать. Я рассказал вам, потому что вы говорили, что для меня же лучше быть искренним и открытым. Я рассказал, но я не думаю, что случившееся повлияло на меня столь значительно, чтобы заслуживать обсуждения.

Мои слезы закончились. Ура. Я обрел нормальный сон. Я набрал вес. Лекарственное воздействие на меня свели к минимуму. Я мог бы уже начать носить контактные линзы, но у меня не было возможности приобрести новую пару. По утрам я слушал музыку, лежа в кровати. «От разбитого сердца к ненависти…» Я был по-настоящему горд за тот покой, который я чувствую.

Октавиус присел на край стола и подтянул повыше рукава рубашки. Мне нравилось, каким он стал со мной – мягче, свободнее. Иногда мне казалось, что я одним шагом могу преодолеть нашу дистанцию. За окном позади него покачивались под ветром колючие зеленые кроны. Мерные движения влево-вправо, влево-вправо.

– Хорошо. Если сейчас ты не готов, обсудим этот эпизод позже.

Мою казнь перенесли на следующий день. Ура? Вряд ли я буду скучать по этим тягостным беседам, но я буду скучать по Октавиусу. Он очень странный; как будто бы всегда находился здесь и никогда не переместится отсюда. Я так и не нашел факта, достаточно шокирующего, чтобы его поразить – и это с моей-то биографией. Он слышал более чем достаточно неприглядных историй. Сколько несчастных признаний он вытерпел? Сколько слез видел? Пропуская чужую боль сквозь себя, он превращал ее в безмятежность. Делал чужие ошибки частью своего опыта.

Октавиус посмотрел мне прямо в глаза. Каждый раз, когда наши взгляды встречались, я ощущал отклик где-то в животе.

– Все же я скажу тебе, чтобы ты знал: никогда не отрицай значимость своего прошлого. Прошлое и настоящее, а, следовательно, и будущее – они всегда связаны, как причина и следствие. Что-то в человеческом поведении может казаться парадоксальным, что-то – хаотичным, но лишь до тех пор, пока не изучены предшествующие обстоятельства.

– Ну, если следовать этой логике, то люди получаются слишком уж предсказуемыми. А мы же знаем из жизненных наблюдений, что это не так.

– Во-первых, не так-то просто собрать всю необходимую информацию. Во-вторых, человеческие личности напоминают кривые зеркала, причем каждое искривлено по-своему, что необходимо учитывать, анализируя отражения. Но некоторые предметы узнаются без труда, даже увиденные в кривом зеркале, не так ли?

– Мне гораздо удобнее забыть о том инциденте. Не думать о причинах, следствиях и прочей ерунде. Разве это не способ освободиться?

– Нет. Это отрицание.

– Пусть так.

– Я уже говорил тебе о бесполезности этой стратегии. Ты запираешь часть души, выбрасываешь ключ и отныне не имеешь понятия, что творится на том маленьком заброшенном участке. Ты ничего не контролируешь. Из мусорных семян произрастают сорняки, а не розы. Так с чего тебе ждать преображения к лучшему?

– Сорняки в моем разуме, – я послал ему короткую усмешку. – Это уж слишком.

– Насилие, особенно в раннем возрасте, не проходит бесследно. В то время тебе было легче отреагировать на произошедшее бесчувствием, защищая себя от негативных эмоций, с которыми ты был не способен справиться. Но напряжение, страх и обида никуда не делись, остались невысказанными и нерастраченными. Ты по-прежнему отодвигаешь их подальше, как делал в детстве, ты по-прежнему слишком испуган, чтобы позволить себе переживать. Тебе может не нравиться моя метафора с сорняками, но то, что было посеяно в твоем разуме в ту ночь, все еще в твоей голове, все еще определяет твое поведение. Ты швыряешь свое несчастное тело из одной случайной связи в другую, чтобы доказать себе, что твои первые ужас и отвращение были несущественны, а после обрушиваешь на партнеров свой детский гнев. Возносишь себя высоко, чтобы никто не догадался, что на самом деле тебя как в грязь окунули.

Мне захотелось воткнуть в уши наушники и включить плеер. Но, к сожалению, на индивидуальные консультации я его не брал.

– Хватит, – перебил я. – Мне все ясно. Кристально. Кристальнейше.

Октавиус рассмеялся.