Сюжет Бабеля

А 30 сентября 1928-го «Правда» напечатала отрывок из выступления Горького перед теми, кто недавно взялся за перо{458}. Иронически отозвавшись о давних нападках на Бабеля, Горький резюмировал: «Товарищ Буденный охаял “Конармию” Бабеля, — мне кажется, что это сделано напрасно...».

Можно было бы смолчать, но командарм завелся — месяца не прошло, и он Горькому ответил, что мнения своего не изменил, как охаивал, так и охаивает!{459}

И тогда последовал ответ Горького: «Вы говорите, что Бабель “плелся где-то с частицей глубоких тылов”. Это не может порочить ни Бабеля, ни его книгу. Для того, чтобы сварить суп, повар не должен сам сидеть в кастрюле. Автор "Войны и мира” лично не участвовал в драках с Наполеоном, Гоголь не был запорожцем».

Касательно же возмущавшей командарма бабелевской эротомании, Горький заявил, что Бабель — писатель-реалист, а «война всегда возбуждает бешеную эротику — об этом говорит нам всякая война, это подтверждается поведением немцев в Бельгии, русских в Восточной Пруссии. Я склонен считать это естественным — хотя и не нормальным — повышением “инстинкта продолжения рода”, инстинкта жизни у людей, которые стоят лицом к лицу со смертью»{460}.

А поскольку Буденный углублялся и в литературную теорию («для того, чтобы описывать героическую, небывалую еще в истории человечества борьбу классов, нужно прежде всего понимать сущность этой борьбы и природу классов, т.е. быть хотя бы и не вполне осознающим себя диалектиком, марксистом-художником»), Горький его изящно оскорбил: «в стране <...> два миллиона марксистов, из которых <...> половина говорит по Марксу так же сознательно, как попугаи по-человечески». К какой половине отнести Буденного, Горький уточнять не стал.

И дискуссию снова прикрыли. А ведь, казалось, раз Троцкого, заклятого врага конармейцев, больше нет, можно говорить правду! А их — на конюшню!

Ладно, это случай Бабеля. Но в театр ведь Буденный не ходил и режиссеров не пугал. От кого же они бежали?

Вот что писал Михаил Чехов труппе 2-го МХАТ в 1928 году, сразу после отъезда из СССР: «Меня может увлекать и побуждать к творчеству только идея нового театра в целом, идея нового театрального искусства» {461}

.

А это воспоминания Михаила Чехова о разговоре с Мейерхольдом летом 1930 года в Берлине:

«Я старался передать ему мои чувства, скорее предчувствия,

о его страшном конце, если он вернется в Советский Союз. Он

слушал молча, спокойно и грустно ответил мне так (точных

слов я не помню): с гимназических лет в душе моей я носил Революцию и всегда в крайних, максималистских ее формах. Я знаю, вы правы - мой конец будет таким, как вы говорите. Но в Советский Союз я вернусь. На вопрос мой - «Зачем?» - он ответил: из честности»{462}.

Для них для всех — Мейерхольда, Грановского, Дикого, Эйзенштейна и Михаила Чехова — новый театр и новое искусство не были пустым звуком. И цель у всех них была одна — преобразить актера, а затем (и через него) — зрителя. Т.е. преобразить человека нынешнего и ветхого в человека чаемого и Нового. Только такое деяние достойно звания Революции. Это и есть Революция.

Революцией — страшной, кровавой и прекрасной — был Троцкий! И пока он оставался действующей фигурой, Революция жила. А в 1928 году Революция в России умерла. И те, кто не захотел жить с ее трупом, бежали.

Для нас сегодня идейный убийца — тот же убийца. Но люди первой трети XX века думали иначе.

Вот донос от 21 сентября 1936 года:

«После опубликования приговора Военной Коллегии Верх[овного] суда над участниками троцкистско-зиновьевского блока источник, будучи в Одессе, встретился с писателем Бабелем в присутствии кинорежиссера Эйзенштейна. Беседа проходила в номере гостиницы, где остановились Бабель и Эйзенштейн. Касаясь главным образом итогов процесса, Бабель говорил: “Вы не представляете себе и не даете себе отчета в том, какого масштаба люди погибли и какое это имеет значение для истории. Это страшное дело. Мы с вами, конечно, ничего не знаем, шла и идет борьба с «хозяином» из-за личных отношений ряда людей к нему. Кто делал революцию? Кто был в Политбюро первого состава?”

Бабель взял при этом лист бумаги и стал выписывать имена членов ЦК ВКП(б) и Политбюро первых лет революции. Затем стал постепенно вычеркивать имена умерших, выбывших и, наконец, тех, кто прошел по последнему процессу. После этого Бабель разорвал листок со своими записями и сказал: “Вы понимаете, кто сейчас расстрелян или находится накануне этого: Сокольникова очень любил Ленин, ибо это умнейший человек. <...> Для Сокольникова мог существовать только авторитет Ленина и вся борьба его - это борьба против влияния Сталина. Вот почему и сложились такие отношения между Сокольниковым и Сталиным.

А возьмите Троцкого. Нельзя себе представить обаяние и силу влияния его на людей, которые с ним сталкиваются. Троцкий, бесспорно, будет продолжать борьбу, и его многие поддержат. <...>