- Твоя завороти, - прошептал
- Твоя вперед, - повторил он чуть слышно, - твоя вперед, моя следом, - и легонько стукнул меня в грудь клинком подавшейся сабли.
Мне сделалось тогда тошно от близости смерти и от тесноты ее, я отвел ладонью лицо киргиза, твердое и горячее лицо, как камень под солнцем, и расцарапал его так глубоко, как только мог. Теплая кровь зашевелилась у меня под ногтями и пощекотала их, и я отъехал от
Итак, имя киргиза названо в новелле пять раз: вначале (три раза подряд) — он Гулимов, а затем — два раза (40%!) — Гумилов. Объяснение этого разнобоя без особого труда отыскивается в ошибке наборщика или машинистстки: рукописное #лим# можно прочесть как
Не лишено вероятности и другое объяснение: анаграмма.
Писатель никак не хочет назвать чье-то имя, но оно неотвязно присутствует в его сознании, вертится на языке... И писатель, против своей воли, проговаривается:
Гулимов, Гулимов, Гулимов... Гумил... — Гумил... ев!
Гумилев — мучительная тема русской литературы 20-х годов. И хочется эту боль как-то вытеснить, а убийц понять...
В 1926 году Багрицкий написал «Стихи о поэте и романтике», и в них были такие строки:
Депеша из Питера: страшная весть
О том, что должны расстрелять Гумилева...
А в печатной версии 1929 года они стали выглядеть так:
Депеша из Питера: страшная весть
И далее, от лица Романтики:
Я мчалась в телеге, проселками шла;
Последним рублем сторожей подкупила,
К последней стене я певца подвела,
Последним крестом его перекрестила.
В 1929 году пришлось поменять всего одну строчку:
Я мчалась в телеге, проселками шла;
К последней стене я певца подвела,
Последним крестом его перекрестила.{138}
Ну ладно, с Багрицким все понятно — поэт-романтик вспоминает другого поэта-романтика. А Бабеля это каким боком касается? Тематическим! С 3 февраля 1915 года по 11 января 1916 года в «Биржевых ведомостях» Н.С. Гумилев печатал свою книгу «Записки кавалериста». И в двух ее заключительных главах (XVI-XVII{139}
) описана ситуация, весьма напоминающая завязку новеллы «После боя»: столкнувшись с противником, кавалерия стремительно отступает, а противник ее не преследует, опасаясь нападения. Описана и бешеная скачка рассказчика, за которым никто не гонится.Совершенно очевидно, что, работая над «Конармией», Бабель припоминал новейшие опыты русской военной прозы, такие как гумилевские «Записки кавалериста» и эпистолярная повесть Федора Степуна.
И еще один момент, заслуживающий внимания: Гулимов бежит с поля боя, и, когда Лютов пытается вернуть его в строй, Гумилов в Лютова стреляет... Предательство налицо.
А вот новый пример манипуляции с именами, причем совершенно бесспорный.
В 1924 году Бабель опубликовал новеллу «Колесников». Начинается она так:
«Буденый в красных штанах с серебряным лампасом стоял у дерева. Только что убили комбрига 2. На его место командарм назначил Колесникова.
Частому назад Колесников был командиром полка. Неделю тому назад Колесников был командиром эскадрона.
Нового бригадного вызвали к Буденому. Командарм ждал его, стоя у дерева. Колесников приехал с Гришиным, своим комиссаром»{140}
.В 1926 году, в книге «Конармия», новелла сменила заглавие — вместо «Колесников» она именуется теперь «Комбриг 2», Буденый стал Буденным, а комиссар Гришин — Алмазовым.
Никакой иной возможности, кроме необходимости вспомнить белого генерала Гришина-Алмазова, Бабель нам не оставил.
Родился генерал в 1880 году под фамилией Гришин. Успел поучаствовать в русско-японской войне. В Первую мировую, в звании капитана, командовал мортирным дивизионом в составе ударных частей. Награжден многими орденами, а в 1917-м — по настоянию солдат — Георгиевским крестом.
Александр Алексеевич Лопухин , Александра Петровна Арапова , Александр Васильевич Дружинин , Александр Матвеевич Меринский , Максим Исаакович Гиллельсон , Моисей Егорович Меликов , Орест Федорович Миллер , Сборник Сборник
Биографии и Мемуары / Культурология / Литературоведение / Образование и наука / Документальное