Сижу на нарах...

Роскошь сытых обиталищ,

сундуки надежд и снов…

Я поэтам не товарищ,

я им – дядя Иванов.

Я хожу задами улиц,

я гоняю голубей.

На помойке в драном стуле

я сижу, как воробей.

Я не думаю, не маюсь

в ночь с фонариком в душе…

Кто там голову ломает?

Все поломано уже.

1964

Поединок

Мне говорят: «Бери топор,

пойдем рубить кого попало!»

А я багряных помидор

хочу, во что бы то ни стало!

Мне предлагают: «На – деньгу.

Купи жену, купи машину.»

А я кричу кукареку!

Поскольку так душа решила.

Мне шепчут: «Сочини словцо

про дядю Васю… Вот чернила.»

А я зажал в дверях яйцо

и улыбаюсь, как горилла.

Меня хватают за рукав:

«Пойдем в кабак! Попарим душу!»

А я в ответ на это: «Гав!!»

И зубы страшные – наружу.

…Зовут, скулят. Устали звать.

Молчат угрюмою гурьбою.

А я хочу поцеловать

вот это небо голубое!

1967

Теремок

Темный бор, за ним бугор.

На бугре – крестьянский двор.

В синих окнах темнота.

И подперты ворота.

«Эй, вы, сонные тетери!

Отворяйте настежь двери.

Я вернулся из похода.

Веселиться мне охота».

Тишина вокруг, покой.

Ни собачки – никакой.

Хоть бы жареный петух

потревожил духом нюх.

Обойду сторонкой двор.

Сяду я да на бугор.

Да открою пузырек.

Да надвину козырек.

Да воспомню мать свою!

И чего-нибудь спою.

1975

Шептунам

Вы говорите: я старею,

мелею, выхожу в тираж…

А почему я не зверею,

заслышав сладкий голос ваш?

Мой Бог, винить меня столь пылко

Оповещать, что я маньяк,

что стал похож я на бутылку,

в которой булькает коньяк…

Душа горит! Тому виною –

звезда, погасшая вдали.

Вам скучно, ангелы, со мною?

А вы бы к дьяволу пошли.

1970-е

«Прилетит нехорошая весть…»

Прилетит нехорошая весть,

взбаламутит течение мысли,

и расхочется хлебушек есть,

словно корочку – крысы подгрызли.

Эти слухи, парящие вне,

и сверлящие мне оболочку,

словно мухи на белой стене,

оставляют на темени точку.

Проникая прямехонько в мозг,

эти слухи меня будоражат…

И потянет сердечко под мост,

под забор… Куда демон укажет.

1970-е

«Нет, не посулам-почестям…»

Нет, не посулам-почестям,

не главам стран и каст, –

я верю Одиночеству:

уж вот кто не предаст!

Лесами, сенокосами,

дворами (мимо, прочь!)

я сам в себе, как в космосе,

блуждаю день и ночь.

Без суеты, без паники,

порой – не без нытья,

без нудного копания

в завалах бытия

тащусь к мечте утраченной

в промозглые дворы,

к заветному стаканчику –

звезде моей норы!

1970

«С очередной берлогою прощаюсь…»

С очередной берлогою прощаюсь.

В палатке жил,

в шкафу (еще вмещаюсь!),

жил на паях в гремучей коммуналке,

где по ночам происходили свалки,

где иногда и я ходил в атаку,

как на войне, в которой «съел собаку»,

те катакомбы призраки терзали,

где, как от бомбы, балки провисали,

где не о славе – о чесночном сале

мечтал я в годы юности своей…

Где я молчал, как в клетке соловей.

1960-е

«Я вечно пьяный и торжественный…»

Я вечно пьяный и торжественный,

я вечно денежки заимствую

и попадаю в происшествия

мистические и таинственные.

Я бью любовь свою по черепу,

она подрагивает крылышками.

… Когда терпение исчерпаю

Всевышнего,–

накроюсь крышкою,

как мясо в цинковой кастрюле.

Такие, в общем, хули-люли…

1960

«Последняя за окнами пурга…»

Последняя за окнами пурга.

Ушло пальто в ломбардные бега.

Зато видна береза из окна.

Пришла весна. Зато ушла жена.

Записки не оставила. Права:

плохой имела почерк. Как сова.

Пришли друзья. Зато ушли рубли.

Последние… Как сладко на мели.

1967

«Оглянулся, как крутнулся в ритме вальса…»

Оглянулся, как крутнулся в ритме вальса, –

и заныл! И заскучал, засомневался…

Вот он грех мой беспросветный, бессердечный, грех сомненья, раздвоенья, грех извечный.

Вот я вышел утром ранним на дорогу,

поклонился ветру с дождиком – не Богу.

Заспешил куда-то прочь, верша делишки,

позабыв про все прочитанные книжки,

А ведь я читал не только Льва Толстого,

Достоевского и Дарвина смешного, –

вот и Библию от Нового Завета

шевельнул, как вялый ветер – листья лета.

Вот я вышел, а зачем – не понимаю.

Птичкам божьим и растениям внимаю.

Вот я делаю шаги, а также – вдохи…

А зачем, коль все равно делишки плохи?

1992

«Вновь пора весенняя…»

Вновь пора весенняя,

свищет соловей.

Чаю воскресения

глаз – из-под бровей.

Было тошно, муторно,

стало – хоть куда!

Здравствуй, моя мудрая

старость-лабуда.

Отшумела ливнями

молодость взахлеб,

струйками блудливыми

затекла под гроб.

Промелькнула кофточкой

девичьей – сквозь дни!

… Чаю или кофею?

Водочки плесни.

1992

«Хутор. Безлюдно. Темно…»

Хутор. Безлюдно. Темно.

Хаты заждались мессию.

Нестор Иваныч Махно

Смотрит в окно – на Россию.

Он осторожен. Курнос.

Тлеет улыбка под спудом.

Мучает батьку вопрос:

«Гады… неужто забудут?»

Жизнь пролетит на рысях,

пьянка чревата похмельем.

В жилах хотимец иссяк,

все, что смогли – поимели.

…Скрип половицы в сенях.

Маузер прыгает в руку!

Так это было на днях:

сам пристрелил ее, суку.

«Нищенка, молишь о чем?

Красная? Белая? Чья ты?»

Все же нажал на крючок,

не убоялся расплаты.

Вот и глядит за окно

в ночь заунывно-хмельную…

Словно пальнул заодно