Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

И вдруг на, казалось бы, самом интересном месте самолет тряхнуло с такой силой, что слетел Добрынин с сиденья и оказался на железном полу. Страшно стало так, как еще ни разу не бывало. Посмотрел народный контролер вперед, туда, где летчик сидел, и увидел он выглядывавшую из-за высокой спинки пилотского сидения шлемоносную голову летчика. Так как новых толчков не последовало, приподнялся народный контролер, дотянулся до своего сидения и осторожно, словно было оно заминировано, вскарабкался на него и тут же снова прильнул к иллюминатору.

Внизу все так же продолжалась цветастая земля, и ничего необычного не было, за исключением шедшего наперерез полету по железной дороге еще одного длинного как красный дождевой червяк состава цистерн, ведомого двойной паровозной сцепкой.

Состав этот, перерезавший зелень и коричневость земли красной линией, отвлек внимание Добрынина от непонятного и неприятного происшествия, и, медленно поворачивая голову назад вследствие движения самолета вперед, залюбовался Добрынин ездящими по земле достижениями человеческого разума.

И тут снова тряхнуло, но послабее, и в этот раз удержался Павел Александрович на сидений, крепко вцепившись в него руками.

Самолет закачался, словно летчик решил машинисту поезда крыльями помахать в знак чего-то.

Пришедший в себя Добрынин, дождавшись, когда уехал в неведомую даль красный состав, прошел к пилоту и спросил его прямо:

- Мотор что ли?

Пилот не сразу услышал вопрос - был он занят штурвалом, да и шлем не пропускал в уши лишние звуки. Но все-таки ощутив боковым зрением присутствие человека, он стянул с себя шлем и на повторенный Добрыниным вопрос ответил так:

- Да нет, все в порядке, товарищ Добрынин. Просто попали в полосу метеоритного дождя. Но проскочили. Можно сказать повезло!

- А что это за дождь такой? - поинтересовался Павел Александрович.

- Это из космоса идет, - задумчиво ответил летчик. - Ученые писали, будто это осколки камня и железа, отколовшиеся в свое время от звезд и планет.

- Так они что, яркие? Раз они от звезд-то?

- Да нет, - сказал летчик решительным голосом. - Они ж потухшие. Это ж все равно, что человек, отколовшийся от массы. В массе - он вместе с остальными светится, созидает, строит, а отколовшись, ничего не может и по этой причине тухнет. Я вот поэзию люблю читать, так там много об этом.

- А что там об этом? - залюбопытствовал Добрынин, поняв, что надо было с самого начала сесть рядом с пилотом, раз он такой умный, чтобы с пользой для будущего потратить время.

- Горе одному, - процитировал летчик, и голос его на фоне общей бессмысленной песни винтов и металла прозвучал уверенно и призывно. - Единица ноль, один, даже если очень важный, не поднимет простое пятивершковое бревно. Вот!

- Да-а-а... - протянул Добрынин. Первый раз столкнула его судьба с настоящими военными людьми, и сколько чувств и мыслей они сразу в нем породили! Простые, честные, любящие и уважающие порядок, готовые всегда защитить часть Родины, порученную им, готовые прийти на помощь, а кроме того образованные и начитанные! Даже произошел какой-то захлеб в чувствах Добрынина, заклокотало что-то в его душе, но высказать это клокотание он то ли не смог, то ли постеснялся. И хотя в только что услышанном стихотворении говорилось, что "единица - ноль", а значило это, что и сам Добрынин как единица - ноль, и было это, конечно, не очень приятно и не очень понятно в смысле счета, народный контролер все-таки с готовностью согласился с незнакомым поэтом. Думал он и о том, что живи в Хулайбе только военные - не произошло бы там ничего плохого и преступного. Да и вообще, - продолжал он свою мысль, - надо было бы сначала эти северные народы принимать в армию, чтобы учились они жить по порядку, а потом уже и в партию, и тогда бы уж точно наступило время, когда просто нечего было бы делать народным контролерам и не гибли бы они в борьбе с врагами, оставшись навечно во льду.

Летчик, не услышав продолжения разговора, натянул снова шлем на голову и устремил свой взгляд вперед по ходу полета.

Добрынин же понял, что нельзя так долго отвлекать летчика, и вернулся назад, сел на свое сиденье, поднял с полу книжку и, отыскав место, на котором оборвал его чтение метеоритный дождь, дочитал рассказ.

Самолет начал снижаться. Приблизилась земля, усеянная следами человеческой деятельности. И с жадностью всматривался Добрынин в российские леса и поля. На душе теплело - не было видно внизу ничего, что могло напомнить ему о Севере, ни снега, ни льдов, ни замерзших рек. Здесь все было по-другому, все было человечнее и роднее.

По желтым лентам проселочных дорог медленно передвигались точечки людей, едва заметные деревянные столбы, разносившие на своих проводах электричество по домам и заводам, отбрасывали недлинные тени, где-то неспеша тянули повозку две лошади. А вот и деревенька, обычная русская деревенька домов в сорок-пятьдесят, такая по якутским меркам называлась бы местной Москвой!