Сказка вечернего сверчка

И, вроде бы, ничего не изменилось. И как он, только что, сидел здесь, на склоне холмика в небольшом городском сквере, до её прихода, так и теперь продолжал сидеть. Но что-то изменилось. Изменилось ещё на много лет его жизни, когда он пытался писать, боролся за то, что бы писать, считал, что его ничто это не остановит, но, тем не менее, почти не писал. Не мог. И, вроде бы, сейчас он был зол и обижен на свою сестру, но просто непонимание – как? Как это возможно ставило какой-то большой вопрос перед ним… А ответить на него он не решался. У них в семье – она была 'старше'. Он был рыхлый, вялый и неуверенный. И она, со своей высокомерной шутливостью, могла легко быть царицей их ребячьего тандема. Она всегда придумывала и изобретала какие-нибудь игры, всегда всех могла развлечь, и ей, явно нравилось быть душой компании – все были почти в полном восторге от неё. Он, иногда, смотрел на неё с восхищением, а иногда его коробило слегка от того, как же поверхностно это всё в её жизни. Но, тем не менее, он зависил от неё, от её мнения. От её любви и недовольства. От её радости и её печали. И, может быть поэтому, в том большом вопросе, на который он не решался, теперь, ответить, звучали некоторые нотки и голоса, что спрашивал: "Может быть – это всё правда?.. Это ты виноват?" Может быть. И он не решался ответить. Не решался, отбрасывал от себя все ощущения, какие могли ему это подсказать. И внутри стало пусто – горько и пусто, так… Как будто все чувства ушли куда-то далеко, под пол – в подвал, который, оказывается, есть у тебя внутри, и ты держишь, сам же держишь его крышку – ту, откидную, в полу, заполнив весь дом пустотой, как газом – что бы создать давление, и, что бы крышка не открывалась. Потому что среди твоих чувств, теперь есть очень ранящие. И выпустить пару хороших, хоть даже, наружу, боишься – ведь они добрые – пойдут, сразу, вытаскивать за собой и тех, таких… болезненных для тебя, их присутствием, товарищей. И он не выпускал, и сам, забывал иногда, даже, о том, что это он не выпускает. Как человек, забросивший ключ дале-ко, далеко, куда угодно, что бы, самому же, не найти. И он искал их – пытался найти. И мучился тем, что не находит… А, в то же время, продолжал держать руку крепко на крышке.

Он смотрел на город вокруг, сидя на краю холмика в сквере, и город казался ему большой, тянущей из тебя радость и жизнь, до ужаса пустой зияющей дырой. Ему стало невыносимо сидеть здесь, в одиночестве и, сложив, немного хлопнув ей, свою тетрадку, глянул на неё, как на лучшую подругу, которую он, почему то, подвёл, кажется, куда-то, чуть не на эшафот… И пошёл, а потом даже побежал легкой трусцой, иногда переходящей в боль-шие прыжки, к детской площадке…

– Мо-жно с вами?..

И ещё много лет он жил, но жил так, как будто почти умер. Пока на Землю не пришла беда.

***