Сказка Заката

Перешли к обучению, как выражался Николай Николаевич — практическим навыкам. Собственно, их было действительно немного, и все они мучительно напоминали Николаше читанные когда–то в школе книги про каких–то подпольщиков или шпионов: как ходить по улице, как вести себя в общественных местах, в транспорте; как себя вести с «обычными» людьми, попадающими в зону его, Николашиного, влияния, — «вот ведь…», — не без тоски думал Николаша; как, напротив, скрываться и уходить от неизбежно станущих липнуть к нему всевозможных «братьев»; как, тем не менее, воздействовать все же и на них — поскольку в этом был залог его будущей безопасности, неразрывно и безжалостно связанный с успехом его «миссии».

Но главное, старик заново учил его говорить.

Николаша с трудом, по слогам, как иностранные, произносил слова родного языка, так и в таких сочетаниях, чтобы они были понятны, — интуитивно, молодой человек, эмоционально! — его, находящимся в блаженном неведении о постигшей их судьбе согражданам; как с этой целью, желая сказать по сути одно — говорить нечто совершенно иное; как умолкать в то время, когда в соответствии со здравым смыслом он должен был бы что–то произнести и, наоборот, городить целую уйму совсем остававшихся ему непонятными слов — старик велел их просто заучить наизусть, как набор звуков — тогда, когда, как Николаше казалось, все уже им сказано и следует умолкнуть.

— Ведь вы все время апеллируете к здравому смыслу, молодой человек! — сердился старик на Николашины жалобы. — А никакого смысла — здравого, или не здравого — вне вас, как одной из волею судьбы подвернувшихся ему личностей — не существует! Вернее, — поправлялся он, — его, в некотором роде, поле быстро слабеет по мере удаления от вас. А вне этого поля существуют, как мы с вами говорили — только выхолощенные от живого смысла формы, всего лишь, будто прикрепленные таблички, обозначающие образы глубинного, неосознаваемого, но к сожалению, в силу этого — очень примитивного эмоционального содержания.

Тем не менее преподаватель Николай Николаевич был отменный.

Добившись от своего ученика относительно правильного разговора на этом «выхолощенном» языке, что слышал Николаша в последние месяцы со всех сторон, он сам переходил на него, да так ловко, что впору испугаться было. «Как это он так выучился?» — тревожно думалось Николаше. От него сначала требовалось просто понимать, что хочет выразить старик этими тарабарскими выражениями, затем — переводить их, а потом и отвечать — такой же нелепицей. Когда, запинаясь и краснея, он произносил, как ему казалось, что–то особенно, беспросветно бессмысленное, старик довольно улыбался, потирал руки — даже один раз осторожно хлопнул Николашу по плечу — и говорил:

— Вот, вот — у вас все получается! не так это сложно, главное — ни в коем случае не нужно думать!

Через каких–нибудь несколько дней они уже без труда могли вести непринужденные разговоры; верно учил старик: если не думать ни о чем — все становилось простым и понятным.

* * *

Был тихий, почти по–летнему теплый вечер в середине мая. Николаша, устав от трудов праведных, сидел у себя на диванчике, читал очередную, выданную ему стариком книжку. Он теперь понемногу выходил — гулял, бегал в ближайшие магазины — за покупками: а то совсем он стал неловко себя чувствовать, вынимая из той самой, сыгравшей в его жизни такую странную роль сумки, все, что старик приносил специально для него. Он побледнел с лица без свежего весеннего воздуха за те, почти уже… да — два месяца! — что просидел на «чердаке» практически безвылазно, немного осунулся — от переживаний, напряженного «учения» вдобавок к ежедневному корпению над все откуда–то берущимися заказами, чуть похудел от этого нынешнего, как ни говори, довольно–таки спартанского существования, и теперь с удовольствием, потягиваясь, отдыхал.

Прошел час, он поднял глаза от страниц, взглянул на часы: пора бы чем–нибудь… немного… промурлыкал, вспоминая героя любимой когда–то книжки. Поднялся сам, стал заваривать чай: он лично купил знакомую пачку «Здоровья» и теперь, крутя ее в руках, утонул в тумане ностальгии — с грустью, чуть ли не со слезами, вспоминал, как вот так же — заваривал этот же чай, в это же самое вечернее время, у себя на маленькой — троим едва поместиться — кухне, как чаевничал в квартирке на втором этаже старого своего дома… своего… О том, чтобы хоть подойти посмотреть на него, даже речи пока не могло быть.

Грустно покачав головою, Николаша поставил чайник на стол, вынул чашки, блюдца, прочий чайный инструментарий, нарезал хлеб…

Вскоре они с Николай Николаевичем уже сидели за столом и разливали чай по чашкам. Перекинулись парой обычных за столом, ничего не значащих фраз, Николаша соорудил себе и соседу по бутерброду, оба приложились к чашкам… Николашино лицо вытянулось, а Николай Николаевич, сделав еще пару глотков, осторожно кашлянул:

— Кхм… Что–то, признаться, ни запаха ни вкуса… чай что–то у вас, молодой человек, как, с вашего позволения, кастрированный кот… которому, кхм… еще и слабительного дали. Для очищения, так сказать…