Сказки и легенды пушкинских мест

Анна Федоровна Дворе́цкова, 50 лет, неграмотная, уроженка д. Но́сова, в крепостное время принадлежавшей тригорским помещикам. Жила на хуторе, около Тригорского сада, с двумя сыновьями и невесткой. Сказки знает от отца и матери, хороших сказочников, имевших связь с тригорским барским домом (отец жил там дворником). При ее содействии я познакомился и со сказочницей села Петровского, ее родственницей. Дворецкову нельзя назвать искусной сказочницей. Лучше она передает детские сказки, которые, бывало, рассказывала своим детям. Эти сказки она передает с пением и декламацией текста в соответствующих местах. Большим достоинством ее сказок является свежий народный язык. Она достаточно памятлива, чтобы удерживать основную нить и последовательность рассказа, но весьма не чувствительна собственно к сказочному стильному языку, к выработанным формулам рассказа, к уместному их употреблению. Дворецкова рассказывает „от себя“ и при повторении легко меняет формы выражения. К исправлению текста и самокритике она мало способна и легко примиряется с несообразностью. Всякую сказку она начинает словами: „Жили дед да баба“ и, чувствуя неуместность такого начала в сказке О самоглядном зеркале, заявляет, что „в сказках так всегда говорится“, о ком бы ни шла речь. Она очень неуместно заканчивает сказку О самоглядном зеркале, № 30, формулой: „и я там была и вино там пила“, хотя в конце сказки говорится не о пире, а о казни злой мачехи. В общем эта сказочница довольно памятливая, но наивная, без достаточного художественного чутья. В семье Дворецковой не смущались тем, что я записываю от них сказки и рассказы. Мать Анны Федоровны была певунья, но сама она петь вообще не умеет, хотя и рассказывала мне одну свадебную песню, которую пела за другими. Из сказок Дворецкова знала еще О царе Дадоне, но забыла. Свои сказки вообще называет „болтушками“. Для уяснения жизни сказки любопытно ее сообщение, что сказки у них обычно рассказывались, чтобы развеселить и ободрить себя во время зимних вечерних работ: пряденья, тканья. Эта связь сказки с домашними работами — пряденьем и ткачеством, весьма замечательна.

№ 24. Антон (Лутоня). Ср.: у Афанасьева, № 227, с другим началом; у Смирнова, №№ 175, 191, 274, 322 (два последние варианта ближе к нашему, но не так подробны); Андреев, 1450, 1384, 1244, 1245, *1214, 1210, 1286, 1263.

№ 25. Морозко. Варианты: Афанасьев, № 52; Андреев, *480 В.

№ 26. Дочь и падчерица. Варианты: Афанасьев, № 54; Андреев,* 480 С. Наш вариант немного спутанный, но с своеобразными подробностями и с медведем в роли людоеда.

№ 27. Вор Андрюшка. Ср.: Афанасьев, № 219 (наш вариант отличается эпизодом о проданной чертям барыне и ее возвращении, где вор применяет приемы Балды Пушкина); Красноженова, № 14; частично близка к № 86 у Соколовых; Курский сборник, вып. IV, стр. 101, № 12; Андреев, 1525 A, G 1045, 1072, 1071, 1063, 1084.

№ 28. О рыбаке и рыбке. Пересказ, идущий от Пушкина. Любопытно внесение местной детали: хорошо знакомые с рыболовным делом жители Пушкинского района не допускают мысли, чтобы один старик мог ловить рыбу неводом, огромной рыболовной снастью, требующей рабочей силы в несколько человек. Поэтому в их передаче сказки Пушкина старик является удильщиком! Варианты: Карнаухова, № 107; Андреев, 555.

Исследователи сказки О рыбаке и рыбке, по вопросу о ее происхождении, не имели одного и решительного мнения. Большинство высказывалось за русское происхождение сказки, основываясь на варианте, опубликованном в „Народных русских сказках“ А. Н. Афанасьева (М., 1863, вып. 8, стр. 160—164, № 15). Таковы были мнения В. В. Майкова (Журнал мин. нар. просв., 1892, V) и издателей соч. Пушкина Л. И. Поливанова (т. II, изд. 3-е, М., 1904, 288), П. О. Морозова (II, изд. Т-ва „Просвещение“, 1903, 591), П. А. Ефремова (VIII, 1905, 443), также Н. О. Лернера (VI, 1915, изд. под ред. С. А. Венгерова, 444). Все эти объяснения пушкинской сказки исходили из предположения, что Пушкин мог иметь запись народной русской сказки О рыбаке и рыбке из собрания В. И. Даля.

Сказку О рыбаке и рыбке я слушал и записывал и в окрестностях села Михайловского, и в б. Лукояновском уезде, Нижегородской губернии, в области села Болдина; читал ее в записи Н. П. Гринковой от сказочницы Куприянихи из Воронежской обл. Везде я наблюдал не что иное, как пушкинскую сказку, лишь изложенную свободной народной речью. Не оставалось никакого сомнения, что сказочники, хотя и неграмотные, передают сказку самого Пушкина, пришедшую к ним из книжного источника, всего вероятнее из старых школьных хрестоматий, в большинстве которых она перепечатывалась полностью. Укажу, например, на чрезвычайно распространенную школьную книгу дореволюционного времени — „Детский мир“ Ушинского (изд. 1-е, СПб., 1861); мог бы назвать и многие другие.