Сказки и легенды пушкинских мест

Вот она к им вышла. Им как онному она понравилась. Оны вси сказали, што будем тебя звать вси сестрица. Яны вси на яну сдалися, все хозяйство ей, все! Яны видя, што яна больно красивая. „Живи хоть сколько хочешь“. Оны на ее все бросали и отправлялись, куда им надо. Она тут готовилась, всих их дожидала, принимала.

Вот тая старуха, матка-то, стала в зеркало заглядывать, спрахывать, што, зеркало самоглянное, есть ли кто на свете красивее меня? А зеркало сказало: „Ты красива, дочь твоя красивее“. Ну вот она: „Зеркало, как бы мне найти?“ А зеркало сказало: „В темном лясу, в тайке, в разбойниках“. Вот она справилась и пошла в этот лес. Вот она там искала-искала, покуль нашла этот дом. Вот она сюда взошла. Как этой красиво казалось, так и ёй. Вот эта девушка вслыхала, что кто-то стучит, гремит — их никогда днем не было, этих разбойников, а тут слышит стук и гром. Вот она вышла и увидала, што это мать. Вот тут она ее переняла. Тут плакали-рыдали, всево было у них, уцащала

и угощала, как добрую. Вот она будто с радости: „Вы со мной не пойде́те домой, а вот я вам гостинца платьеце принесла. Вы мое платьеце наденьте, я на вас посмотрю“. Вот она стала надевать. Она в тот момент — надела платье и готова — как вмерла. А эта отправилась.

Вот приезжают эты двенадцать разбойников, приезжают, заплакали, затужили, што с ей слуцилось? Вот оны говорять: „Мы яну вымоем, гроб сделаем хороший, в гроб положим“. Как стали яну мыть, платье это сдели — так она и вуста́ла. „Ох, говорить, как я уснула“. Вот оны ее тут все двенадцать целовали и миловали, взрадовались. И стали у ей выспрашивать: „Отчего ты там померла, што так слуцилось?“ Она рассказала: „Была мать пришодци, принесла мне платье. А эту-то платье заколдованное“, — она от этова платья умерла. Вот оны ее тут ругали, што вам всево достаточно платья и што зацим это платье надевала? Надо б брать, а не надо надевать.

Вот она по своей должности опять стала хозяйничать. А оны опять по своим делам: куда где ездили — туда и ездют. Вот тая опять матка спрахывае: „Зеркало самоглянное! Есть ли кто на свете красивее меня?“ А зеркало сказало: „Ты красива, а доть твоя красивее“.

Вот она уже как дорогу знала, так и пошла туда опять. Вот она опять пришла — девушка услышала, што застуцала. Она вышла, опять увидала, што мать, опять ее переняла. Опять ее уцастила и угостила. Вот говорит: „Уже я вам теперь ницаво не принесла. Принесла вам только колецко. Наденьте вы мое колецко“. Она как надела, так и умерла. И она опять отправилась — нет ей.

Вот приехало опять двенадцать разбойников. Опять нашли ону умерши. Оны опять плакали, тужили, што с ей делать. Стали опять мыть, думали оживится. Вымыли, она не оживилась. Кольца-та оны не обдумались

этова снять. Вот говорят: „Не будем ону хоронить. Сделаем гроб и в саду ее повесим, будем каждый день ходить любоваться“. Там може она неделю, другую лежить, — как не прогомонить, как живая лежить, ни запаху, ни духу ницаво нет. Промеж их один смотрел на нее, глядел, стал ей руки цаловать, осмотрел ей перстень, сдел этот перстень. Она: „Ох, — тяжело вздо́хнула, — как я уснула!“ Ей у́жасно и чудно, что лежить в гробу! Вот яны тут закрицали, тут завопили — вси двенадцать — шайка разбойников — тут услышали. Оны вси собрались сюда, и все взрадовались, што дорогая наша сестрица. Оны промеж себе перетолковали, што женить на тебе (!),[7] штобы она не стала сюда ходить. Оны знали, што это волшебница ходе. Как ево женили, тут был это пир на весь мир.

Вот тут оны там сколько пожили́, долго ли, коротко ли. Тая опять: „Зеркало самоглянное, есть кто на свете красиве́е меня?“ А зеркало сказало: „Ты красива, а доть твоя краси́вее“. Она своей головой надумала, што мне буде сделать с этой дочкой. „Вот, говорит, отправлюсь к ним в няньки, нет ли в их там маленькова“. Вот она опять лесом-лесом, дорогу знает, опять пришла. И она опять хоть не в удовольствие, а ону все принимае и также угощае. Она говорит: „Я к вам в няньки пришла, вот вам гостинца принесла, съешьте яблочка шматок“. Съела яблочка шматок, сделалась лисицей и в лес маху драла.

Разбойники приехали: хозяйки дома нет. Оны подумали, поплакали, потужили. Явилась к ним старуха. Яны уже взяли яну няньцыть: „Дай попробать, што за цудная баба“. Вот она няньцае, а ее карауля, што она буде делать с этим детем. Вот она в ноц сечас открывае окошко: „Кума лиса, твое дитя плаца, ись хоца“. Яна влезе сюда в окно, она пососе, она преспокойно ложится, а лиса опять в лес убежит. Яна може ноць, другую — все яны слушают, яна корми как это дитя-то.