Сказки со дна озера

А девица всё молчит, к еде не притрагивается. Тогда спустилась старушка в погреб и выставила прошлогоднее варенье: на-тко, полакомься. Девица взяла да и съела всю банку. А как съела, так щёки у ней порозовели, губы заалели. Смекнула тут старушка, что к чему: вот уж диковинная дочка мне на старость лет!

Открыла сундук, нашла лучший свой сарафан, ещё девичий, расписной, с каймой да оторочками. Обрядила девицу, белый волос в косу заплела, под платок убрала, и получилась дочка. Взглянула на неё старушка – будто себя молодую увидала. И назвала её, как саму когда-то звали, Живочкой.

Стали они жить вдвоём, по-семейному. Живочка оказалась в быту помощница, старым глазам отрада, а скромница такая, что лишней крошки в рот не возьмёт. Пойдёт по ягоды в лес, соберёт полную корзину на заповедной поляне, сама съест горсть – тем и сыта. Подзагорела на летнем солнце, волос потемнел, глаза зелёной воды набрались. Хороша стала Живочка! Только ни словечка от неё не услышишь. Зато по вечерам лилась по избе песня. Сядет она за кросна, сама ткёт, а сама трели выводит. Издали и не понять, что девица поёт: будто плачет по-человечьи невиданная птица.

Повадился свататься к Живочке деревенский парень. Всюду ходил по пятам, помогал с работой, слушал песни, и распалялось его глупое юное сердце сильней день ото дня.

– Всё для тебя сделаю, – убеждал, – новую избу справлю, хозяйство налажу, сам его буду вести. Хоть что делай, хоть век молчи, только пой мне, Живочка.

Улыбалась ему девица, ответа не давала.

А колесо года уже к осени повернуло. Убрали хлеб, запаслись на зиму. У кого яблоки мочёные, у кого грибы сушёные, а у старушки – полный погреб варенья, чтобы Живочке зимой лакомиться.

Вот прихватили первые заморозки, дни стали короче и тише. Летнее буйство жизни отгорело, и природа спокойно вглядывалась в самоё себя сквозь тонкий лёд. Вместе с природой угасла и Живочка: цвет сошёл с лица, седина тронула тёмную косу, глаза замутились и поблёкли. По целым дням пряталась она в избе, к жениху не выходила. К середине зимы подъела запасы и день ото дня становилась всё прозрачнее, как стеклянная птичка. Даже петь перестала.

Видит старушка – делать нечего, пришла, значит, пора. Взяла она нож, взрезала себе руку, нацедила крови в миску. Подносит Живочке: пей, дочка. Выпила Живочка крови, и в тот же миг зажглись щёки румянцем, тяжёлой медью налился волос. Рассмеялась Живочка, залилась малиновкой посреди зимы, побежала к жениху. А старушка перетянула руку потуже тряпицей. Боли она не чуяла.

Всю зиму кормила старушка Живочку своей кровью, так что к весне совсем высохла и иссякла, словно затхлый ручей на мёртвой земле. Остались от неё только косточки, и те прозрачные, будто стеклянные. Собрала их Живочка в платок, поплакала немного да и схоронила на погосте. Ночью ветер выл под окнами стаей голодных волков, а утром порскнула в небе птичка, прозрачная, как тонкий лёд, и улетела неведомо куда.

– Одна ты осталась, – сказал жених. – Теперь я о тебе позабочусь. Будем вместе жить, будешь петь мне и нашим детям дни напролёт.

Думал, Живочка только головой качнёт, как обычно. Но та рассмеялась:

– На кой тебе сдалась старуха? Посватайся лучше к молодой девке, уж она-то тебя обогреет! А мои холодные кости тебе не понравятся.

И ушла приговаривая:

– Вот бы смерть прибрала поскорее.

Белянка и Василиса-Змея

Случилась в один год ранняя, дружная весна: споро растопила зиму и уже расцветала на её водянистой талой крови первыми цветами. По тем цветам шла лесной тропой Белянка. Весна гнала её вперёд, нежный ландыш указывал путь, юное солнце играло в волосах, будто хотело растопить, да сил не хватало. Вот шла Белянка и песню напевала, да так, что даже птицы умолкали, уступая ей:

– Умоюсь я росой, расцвету да милого к себе позову. Ты скачи, царевич, ко мне, ко своей ненаглядной жене.

В то время мимо леса как раз проезжал молодой царевич Лухар верхом на гнедом коне. Он держал путь в соседнюю страну к своей наречённой, но тут услышал в лесу песню. Затрепетало сердце царевича дикой птицей. Позабыв о невесте, повернул он коня и пустился на голос. Вскоре среди деревьев показался девичий стан, и гнедой, оскальзываясь на весенней распутице, вынес Лухара к Белянке.

Смотрит на неё царевич – налюбоваться не может. Вся-то она, как молодая берёзка, тонкая да ладная, косой бела, лицом чиста. Спешился, не помня себя, взял платок, расшитый цветами да ягодами, что вёз невесте, и покрыл им плечи девицы. А та – ну хохотать:

– Уж не к моей ли красе подбирал? Что же ты, соколик, на голубку слетел, когда тебя соколица дожидается?

Сама строжит, а сама улыбается: по нраву ей пришёлся и царевич, и подарок. А Лухар будто не слышит:

– Будешь моей? – требует. – Ну, будешь?