Сказки со дна озера

Вот наигрались игоши, а как вышли на берег – стали прежними. Василисины слёзы всю белизну с них смыли, колдовство разбили. В тот же миг в высоком тереме проснулась Белянка. Чует: неладное творится. Подошла к окну, платком от солнца укрылась и затянула:

– Игошата-пастушата, воротитеся-оборотитеся, молочка поешьте, матушку потешьте.

Но сколько ни звала Белянка, сколько ни пела – сгинули игоши. Тогда кликнула Белянка мужа. Вошёл в светлицу царевич Лухар, борода и кудри белее снега, глаза пустые. Иди, говорит ему Белянка, на все четыре стороны, ищи детей моих, где хочешь, и без них не возвращайся.

Послушался Лухар Белянку и пошёл искать игош. Вот бредёт он по жаре – ни дождичка, ни ветерка. Разморило царевича, и стал он думать, где бы отдохнуть. Ноги сами привели в лес, к солёному озеру. Глядит Лухар, как на воде солнце играет, и тоска сдавливает остывшее сердце. А по кому тоска, по какой такой потере – о том не помнит.

Захотелось ему испить из озера. Припал к воде – и обожгло всё нутро слезами Василисиными. Вмиг вспомнил о невесте, и вся бель с него сошла. Стал царевич Лухар самим собой и взмолился:

– Встань, Василисушка, пробудись ото сна, выплынь на бережок.

Забурлило тут озеро, поднялась со дна Василиса-Змея: трава сквозь чешую проросла, гибкое тело зелёной шерстью покрылось. Не испугался царевич Василисы – вошёл в воду, обнял тело змеиное, крепко прижал к груди. В тот же миг распалось колдовство, и стала Василиса прежней.

Рассказал ей Лухар, какое зло творила Белянка, как детей с матерями разлучала, из семей похищала. Тут выбежали из леса бывшие игоши, красногрудый зяблик так и вьётся над их русыми головами. Увидали царевича, обрадовались ему, как родному: «Тятя, тятя!» – и ну обнимать да целовать в обе щёки. То-то было радости.

А Белянка-разлучница, едва морок рассеялся, вскрикнула страшно, будто от боли, бросилась из окна – и рассыпалась на солнце снегом. Белыми мухами спустился снег на город. Подивился народ: слыхано ли, посреди лета! Скоро он растаял, как и не было, а вода в землю ушла. Только у иных зевак, что снежинки ртом ловили, малые прядки на всю жизнь побелели.

Майская пляска

Одной весенней ночью, когда всякая малая жизнь уже пробудилась и тянется к человечьему теплу, старик Савел вышел на двор. Во дворе неуёмный Арапка брехал трусливо и отчаянно, чего раньше за ним не водилось. Савел кинул в него сапогом, но пёс ещё долго поскуливал в конуре, больше от страха, чем от обиды.

Савелу тоже стало муторно. Вдалеке, за дорогой, в терновом перелеске мерцали два огонька. Прищурился старик: что там?.. что за огни? Неспокойно в последнее время, ох, неспокойно. Сел он на крыльцо, размял папироску, прикурил от свечи и долго потом смотрел, как утекает дымок к рябой круглолицей луне. Вот вырвался из темноты мотылёк – и прямо к крыльцу, к рыжему пламени. Вьётся над свечой, ранит хрупкие крылья.

– Ай, пропадёшь, глупый, – качает головой старик.

Да разве ж послушает мотылёк?.. Враз истлел у огня и осыпался пылью. Спасался от тьмы, да об свет убился – и такое случается.

Савел вернулся в дом. В доме темно, только горит одна лучина. Сидит у окна Улита-краса, косу долгую с прозеленью всё расплетает, расплетает. Увидала Савела, спрашивает:

– Холодна ночь-то?

– Ничего, – отвечает Савел. – Да день всё же мудренее. Ложилась бы спать.

– Ох, не спится, дяденька. Под моим окном рыжий волк резвится, хочет меня украсть.

– То Арапка брехал, а не волк. Поздно, ложись.

Улита только головой качает, снова за косу берётся.

– Меня завтра на Майскую ночь позвали – нешто сходить?

– Сходи, – обрадовался старик, – конечно, сходи.

А улита ему:

– Коли пропаду в один день, так вы по мне не тужите.

– Да что ж я, не понимаю? Ты девка молодая. Лесная. Как пришла, так и уйти вольна.

– Вы ложитесь, дяденька, – говорит, а сама смотрит во тьму за окном, – я ещё посижу.

Дед Савел помялся подле Улиты, снял несколько путаных прядей с её рожек-веточек, да озлился на самого себя не пойми за что и побрёл к печке.

На порог его дома это чудо явилось, когда была ещё жива старуха. Она-то и приютила: девка – она девка и есть, а что рожки у неё и волосья кой-где зелёные, так то разве горе? Назвала Улитой и оставила при себе помощницей. Научила по хозяйству справляться, а что с ней дальше делать, не успела сказать: померла, сердечная.

Скоро пронеслись зимы да вёсны – расцвела Улита, колдовской красой налилась, так что старик Савел замирал, на неё глядя, будто диковинную птицу видел. Уж бы посватался кто – хоть мельник, хоть сам леший! Отдал, и с превеликим удовольствием, лишь бы спокойно век дожить да к старухе отправиться. Только Улита других людей боялась, из дома не выходила. А нынешний год совсем растревожилась. Всё глядит в окошко да слушает, и мерещится ей то тень-плясунья, то царь лесной о семи рогах, то дикий рыжий волк.

На другую ночь собрались деревенские парни и девушки лето встречать, кличут Улиту. Встрепенулась она, раскраснелась, повеселела. Говорит старику Савелу:

– Дяденька, а пойдёмте со мной через костёр прыгать?

Замахал на неё Савел: