Сказки со дна озера

Разлилась Белянка звонким смехом, да таким, что птицы подхватили и понесли – через лес, через поле, через реку, прямо в высокий терем, в светлицу к княжне Василисе, Лухаровой невесте. Слышит Василиса птичий смех, и мутная падера наползает на сердце, скребёт сухим снегом посреди весны. Где же царевич Лухар? Почто не едет друг сердечный? Заметалась Василиса, и нет ей места, нет покоя. То заплетёт долгую косу, то расплетёт, и всё твердит: «Где же мой царевич, где сокол ясный?»

Дело уже к вечеру, и слышит она, наконец, стук копыт. Сбегает княжна вниз, на двор да за ворота, а там конь царевича, порожний, весь в мыле. Расплакалась Василиса. Велела напоить коня, а он морду воротит, копытом бьёт, кровавым глазом сверкает. Нет ему покоя: беда с царевичем! Тогда села Василиса верхом, и конь понёс её за околицу, да через поля, да прямиком в лес-бурелом. Летит – земля под копытами стонет, грива на ветру полощется, в ней звёзды жёлтыми мухами играют.

Вот спустилась ночь, привёз конь Василису в глухую чащу. Вокруг не видать ни зги, только совы хохочут да скрипят вековые сосны. Страшно стало Василисе, но делать нечего. Стала она жениха звать. Тут взошла над лесом луна, и увидала Василиса, что идёт к ней девица красоты несказанной. Белый волос по белым плечам струится, груди точно две сахарные головы, ноги как молодые деревца. Улыбается Василисе:

– Никак моего царевича кличешь? Так знай: не видать тебе его. – Махнула на Василису платком с синими цветами и красными ягодами, затянула: – Как змея болотная извивается, чёрной чешуёй заплетается, так и ты, Василисушка, заплетись, так и ты, подколодная, изогнись. Травой-муравой прорасти на век долгий – ни петь тебе больше, ни слова молвить!

Закружило тут Василису, замутило. Глядит – а рядом с Белянкой царевич Лухар стоит, будто чужой, колдовством схваченный. Хотела позвать его Василиса, да онемела, и изо рта у неё трава проросла, а тело чешуёй покрылось. Стала она огромной чёрной змеёй, а корни к земле привязали. Расплакалась тут Василиса-Змея – набралось целое озеро слёз и утянуло её на дно.

На другой день привёз царевич Лухар Белянку в свой терем, и вскоре сыграли свадьбу. А после молодая жена велела мужу коня прирезать. Не посмел Лухар ослушаться и прирезал, да только никто не заметил, как выпорхнула из гнедого душа и зябликом в небо устремилась.

С тех пор стал царевич угрюм, молчалив. Дни и ночи сидел подле жены, глаз отвести не мог от её красоты. Да и простой люд дивился на молодую царевну, когда она сиживала у окошка. Но вот пришло лето, и чем жарче припекало солнце, тем реже показывалась царевна на свет. День-деньской пряталась в горнице, в самом тёмном и прохладном уголке. Только в хмарь выходила из терема, и народ сыпался ей под ноги, будто горох. Рты раскроют, любуются: красота-то какая! «Благослови, матушка», – детей подносят. А Белянке только в радость. Поцелует их в маковки, свадебным платком обмахнёт, пошепчет что-то на ушко. Иной раз ничего, обходилось. А случалось, дитя как подменяли: мать не признавало, за родную кровь не считало. Таких детей царевна повелела приносить ей на воспитание.

Вот войдёт к ней в горницу муж, а Белянка, обложившись чужими детьми, кормит их по очереди да ласково кличет игошами. Молока у неё полные груди, и не убывает. Пищат младенцы, дерутся между собой, кусают Белянку до крови, а та знай себе хохочет, всё-то она хохочет!

Долго ли, коротко ли, подросли игоши и все в Белянку пошли: беловолосые, синеглазые. Стали они убегать от названой матушки то на рыбалку, то по грибы. Проснётся Белянка, а детей и нет. Тогда накидывает она на плечи свадебный платок, подходит к окошку и поёт зазывную:

– Игошата-пастушата, воротитеся-оборотитеся, молочка поешьте, матушку потешьте.

Где бы ни были игоши, сей же час побросают все дела и бегут домой, будто их кто за цепь тянет.

Так минуло шесть лет. Седьмое лето выдалось на диво знойное. Спит Белянка целыми днями в прохладной горнице, только к вечеру просыпается. Игоши бездомными былинками носятся по полям да по лесам. Вот занесло их в лес дальше обычного: то подосиновик огненный сорвут, то куст дикой малины объедят. Кубарем с пригорка скатятся – хохочут, рады свободе.

Вдруг откуда ни возьмись – зяблик. Вьётся, красногрудый, над их головами, свиристит, будто зовёт куда-то. Побежали игоши за ним вприпрыжку. Руками машут, схватить пытаются, а вёрткий зяблик только дразнит, в руки не идёт. Летит погоня, трещит валежник, гул стоит на весь лес! Не заметили, как забрались в самое его сердце. А там – озеро. С севера сторожат его вековые сосны, на южном бережку вётлы косы полощут. Мигнула над озером красная грудка зяблика и пропала, как не было.

А игоши уж и думать о нём забыли. Бросились в воду гурьбой – ух и солона! Плещутся, смеются и не знают, что на дне долгим сном спит княжна Василиса. Нет в её травяном сердце ни горючей обиды, ни чёрной злобы, одна тоска по потерянному счастью.