Скрещение судеб

Память, увы, несовершенный аппарат и часто, воспроизводя пережитое, помимо нашей воли искажает схему событий, выхватывая из запасника не те декорации, а из забитых до отказа кладовых – обветшавшую бутафорию не тех дней, и заставляет нас уверовать, что было именно так, как представляется теперь, а не так, как было на самом деле! И только документы и записи, сделанные в те, давно погребенные дни, могут помочь восстановить подлинную картину. Потому-то мне и пришлось, насколько это было возможно, уточнить рассказ Флоры. И потом, Флора еще смолоду была очень милой выдумщицей, фантазеркой, и ей могло вообразиться, что именно такой вариант знакомства с Мариной Ивановной в вестибюле интерната более, так сказать, «литературен»! А может быть, она и вправду забыла про пароход, про телеграмму, которую не послала. Когда я с ней встретилась, она была уже больна…

Марина Ивановна уехала из Елабуги 24 августа в 2 часа дня; стало быть, где-то к ночи или на рассвете – колесные пароходы тащились медленно – она прибыла уже в Чистополь и находилась там 25-го и 26-го, а 27-го отбыла обратно. Нет точных сведений, когда уходили пароходы из Чистополя на Елабугу.

За те дни в Чистополе она успела со многими встретиться, ко многим зайти, Чистополь не так уж велик, чуть побольше Елабуги, и все, хотели того или не хотели, но сталкивались друг с другом на пятачке в центре города, где размещались учреждения и магазины. К сожалению, о пребывании Марины Ивановны в Чистополе нам столь же мало известно, как и об ее елабужских днях, ибо почти всех, с кем она виделась там, уже нет в живых.

Раза два-три Марина Ивановна заходила к Берте Горелик, вернее к Елизавете Эмильевне Бредель, с которой Берта жила в одной комнате. Берте не удалось вернуться в Москву: вышло постановление, что с маленькими детьми въезд в Москву запрещен, ей пришлось задержаться в Чистополе и работать в больнице. Марина Ивановна спрашивала Берту, поможет ли она ей устроиться сиделкой или санитаркой, если ей разрешат прописку в Чистополе. Берта понимала, что ни сиделкой, ни санитаркой с нервами Марины Ивановны нельзя работать, но говорила, что работа для нее может найтись. Марина Ивановна показала Берте целый ворох французской шерсти, которую она привезла с собой, и сказала, что ей нужны 150 рублей. Берта уверила ее, что шерсть стоит гораздо дороже, а 150 рублей она ей может дать, и, когда найдется покупатель на шерсть, Марина Ивановна вернет ей деньги. Но та отказалась брать в долг. С Бредель Марина Ивановна опять говорила по-немецки, как и на пароходе, и это тревожило Берту: она боялась, что хозяйка, узнав, что Бредель немка, прогонит их с квартиры: муж ее был убит немцами в первые же дни войны. И когда хозяйка спросила Берту: «Они что, из жидов будут?» – про Марину Ивановну и Бредель, то Берта поспешила ответить: «Да, да, из жидов!» А их просила говорить по-русски. Но ни о каких делах Марины Ивановны в Чистополе, ни о ее хлопотах Берта не помнит, да, может быть, при ней и разговоров на эту тему не было, она ведь целый день проводила в больнице, домой только забегала и видела Марину Ивановну мельком.

Была Марина Ивановна и у Асеева. На заседание Совета эвакуированных, куда она, приехав в Чистополь, обратилась за помощью и где снова решался вопрос о ее прописке, он не пришел, но прислал письмо, в котором поддержал ее.

Встретилась Марина Ивановна и с Алперс. Та рассказывала, что стояли они, несколько жен писателей, в том числе Сельвинская и Санникова[128]

, на улице вечером и обсуждали, как им лучше организовать на общественных началах столовую для писателей и их семейств. Быт в Чистополе был трудный, продукты на базаре дороги, и столовая могла бы облегчить жизнь. А те же продукты, закупленные оптом, могли бы обходиться дешевле. Жены писателей решили по очереди готовить, подавать, убирать в столовой. Требовалось только помещение и разрешение горисполкома. В эту их затею Алперс и посвятила проходившую мимо Марину Ивановну. Та живо заинтересовалась столовой и сказала:

– А я буду судомойкой!

– Ну зачем же судомойкой? – возразила Сельвинская. – Может быть, мы буфет организуем, можно в буфете.

– Нет-нет, это я не сумею! Я тут же просчитаюсь…

Быть может, именно об этой мифической «литфондовской» столовой она и говорила потом Сикорской, что собирается там работать. Была Марина Ивановна у Веры Смирновой, возглавлявшей совет эвакуированных, и передала ей заявление:

В совет Литфонда.

Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда.

М.Цветаева

26-го августа 1941 г.

Но столовая откроется, когда Марины Ивановны давно уже не будет в живых… По воспоминаниям одного писателя – он получил пропуск в эту столовую 24 октября 1941 года.