Скрещение судеб

Три дня провела Марина Ивановна в Чистополе – 25-е, 26-е, 27-е. А ночей? Сколько ночей? Когда пришел пароход из Елабуги? Может быть, так поздно, что пришлось на пристани ждать рассвета. Или все же к кому-то пошла ночевать? Тогда три ночи… Две ночи, где она ночевала, нам известно. Одну – у Валерии Владимировны Навашиной, как сообщила Чуковская; другую – у Жанны Гаузнер, дочери Веры Инбер. С Жанной Марина Ивановна могла быть знакома и по Парижу, где Жанна жила одно время. Но она давно умерла, и Инбер умерла… И узнала я об этой ночевке, когда моя книга была уже опубликована, мне сообщила об этом писательница Наташа Соколова, мы вместе учились в Литинституте. Она очень сожалела, что так и не встретилась с Мариной Ивановной в Чистополе, ибо лежала в то время с маленьким сыном в больнице. И ей рассказали потом ее мать Надежда Германовна Типот и Жанна, как уже совсем поздно вечером к ним в общежитие, где они вместе ютились, зашла Марина Ивановна, очень измученная. Она жаловалась, что у нее болят ноги. Надежда Германовна согрела воду на керосинке, и Марина Ивановна, сидя на скамеечке и низко опустив голову, долго держала ноги в тазу, а Надежда Германовна подливала погорячей. Наташина железная койка с тощим казенным матрасом пустовала. Марине Ивановне предложили остаться ночевать. И она осталась.

…На пристани Марина Ивановна встретила Лизу Лойтер. Была такая пианистка, музыковед, тогда жена поэта Ильи Френкеля. Она работала в Чистополе в детском интернате, где у нее находилась дочь. Марина Ивановна подошла к Лизе, когда та стояла в очереди в кассу, и попросила купить билет.

– Я вижу, вы интеллигентный человек, пожалуйста, не откажите купить мне билет до Елабуги, здесь столько пьяных, а я очень боюсь пьяных…

Лиза Марину Ивановну не знала в лицо, та ей представилась. Ей показалось, что Марина Ивановна была голодна, что ей надо было дать хоть кусок хлеба, но у Лизы с собой был только арбуз, и они съели его, сидя на скамеечке на берегу. С Лизой был мальчик – Юра Барт, она везла его в Казань; в потасовке он налетел на стеклянную дверь, поранил лицо, и его надо было срочно показать врачу-специалисту.

Пока ждали своих пароходов, разговорились. Лизе запомнилось, что Марина Ивановна страшилась зимы, говорила о зиме, поеживаясь, словно бы ей от одних только мыслей уже становилось холодно. Как напастись дров на всю зиму и чем заработать на эти дрова… Она ничего не умеет делать, у нее нет никакой профессии, она только умеет каждый день сидеть за столом, можно и не за столом, за любой доской, можно и на подоконнике, только бы писать, это ее единственная работа, но работа эта теперь никому не нужна… Говорила о сыне, он стал совсем взрослым, а она никак не может привыкнуть к тому, что он уже вырос!.. Дети вырастают и уходят, так, конечно, должно быть, таков закон жизни, но несправедливый закон! Это больно…

Запомнилась еще фраза: человеку, в общем-то, нужно не так уж много – всего клочок твердой земли, чтобы поставить ногу и удержаться… Только клочок твердой земли, за который можно зацепиться…

Лиза мне говорила, что, по ее впечатлению, Марину Ивановну не очень-то устраивала перспектива переезда в Чистополь, она скорей была растеряна, но они не успели толком поговорить, разговор перескакивал с одного на другое, да и забылось многое. Подошли пароходы, они разъехались.

И опять этот запоздалый мучительный всхлип: если бы знать! Может, надо было сказать то-то и то-то, может, надо было…

Лиза Лойтер, по-видимому, была последней, с кем общалась Марина Ивановна в Чистополе.

Дальше я располагаю только выписками из дневника Мура.

28-го Марина Ивановна вернулась из Чистополя.

29-го решено, что 30-го они переберутся в Чистополь, где нет ничего конкретного, но обещают.

30-го утром Марину Ивановну навестили писательницы Саконская и Ржановская и отговаривали ее ехать в Чистополь, ибо здесь, в Елабуге, есть верная работа, и Марина Ивановна по их совету пошла узнавать про эту работу в огородном совхозе…