Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

Как, черт возьми!? Ну я не сказал «черт», конечно, но говорю: «Как прикажете вас благодарить?» А она: «Обними и поцелуй». Совсем с ума сошла. Я говорю: «Подожди, Тоша!»

Резко так говорю. А она: «У тебя правда есть сын?» Я говорю: «Какой сын? Ты что, спятила?» А она: «Сам сказал. Врун, врун, врун…» И как давай меня кулаками молотить – по-настоящему, сильно, я еле успеваю отбиваться. Я и забыл, что сказал про сына. В общем, разобрались.

– Просьбу-то ее выполнил? – не открывая глаз, очень серьезно спросил Скоробогатов.

– Какую просьбу?

– Ну как? Обнять и поцеловать.

– Пришлось.

Мерин замолчал. Полковник выдержал паузу.

– Ну-ну, я слушаю.

– Да. Короче, я ей говорю…

– Нет, нет, Сева, не надо «короче». Все очень подробно. Будем вместе выискивать булавки в стогу: дело непростое. А если эта девочка заодно с кем-нибудь? И сеточки расставляет? Уж больно все у нее обаятельно-наивно для шестнадцати-то лет получается. Не кажется? Сейчас в этом возрасте давно уже бандами руководят и вдоль дорог стоят с предложением себя за бесценок в любой форме.

Скоробогатов заметил меринскую бледность, его вмиг воспалившиеся глаза, продолжил примирительно:

– Ты прости меня, старого циника, но у меня с доверительностью к людям с детства дела обстоят неважно. Сильно меня, видимо, в детстве обманом по башке шарахнуло, если до сих пор даже себе иногда не верю. Я ведь только через десять лет узнал, что родителей моих убили. Верил нашей пропаганде: остались на Западе, предали Родину, бросили сына, меня то есть. А когда узнал… Веру из меня каленым железом вырвали… Причем всякую, не только в людей – и в Бога, и в Дьявола… Жить с этим нелегко. С тех пор вот пытаюсь оправдать себя, что, мол, профессия обязывает, но это так, детский лепет, для бедных. – Он достал носовой платок, вытер вспотевшее лицо. Улыбнулся. – Ну, что пригорюнился? «Не принимай близко», как говорит наш общий товарищ Трусс, я это к тому сказал, что излишняя доверчивость в нашем деле действительно не помощница: доверяй, но проверяй. Поехали дальше: ты ее обнял, поцеловал…

– Юрий Николаевич, – взмолился Мерин.

– Нет, нет, я вполне серьезно, иногда ведь приходится такое (!) выделывать ради одного единого нужного словечка. Помнишь у Маяковского: «…Тысячи тонн словесной руды единого слова ради.» Гениально. Кстати, как целовались, в губы? – И заметив неприличный окрас меринской физиономии, продолжил: – Сева, ну что ты как маленький, честное слово? Двадцать лет человеку, а он при одном только слове «поцелуй» краснеет. Да пойми ты, что у большинства людей цель оправдывает средства: если ей нужно было от тебя чего-то добиться – завлечь, влюбить, заманить, подставить, лишить здравомыслия, наконец – она и отдаться могла тут же, благо диванов много и никого рядом, лишь бы задачку поставленную решить. А наша с тобой задача – распознать цель и не позволить средствам ее достичь, коли она против нашей воли. О, я с тобой уже стихами заговорил: «Коли-воли». Ну так как?

– Как целовались?

– Да, как целовались.

– Я ее поцеловал, а потом она меня. В губы.

– Ох, как с тобой трудно. – Полковник глубоко вздохнул и опять закрыл глаза. – Ладно, поехали дальше.

– Дальше я говорю: «Тоша, то, что ты сказала, очень важно, пойми». А она не дает мне говорить.

– Как это?

– Рот затыкает.

– Чем?

– Руками.

– Но ты ведь сильней.

– И губами.

– Что «губами»?

– Затыкает.

– С ума с вами сойдешь. И что?

– И все. Руку положила.

– Куда?

– На грудь.

– На твою?

– На свою.

– А рука чья?

– Моя.

Скоробогатов выпрямился в кресле, долгим взглядом измерил подчиненного, процитировал не к месту: «И сказал тут Балда с укоризной: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной». Подошел к стеллажу.

– Ты после меня куда?

– К Марату Антоновичу.

– Да, странная семейка. По пятьдесят можем позволить?

– Можем. – Лицо Мерина приняло цвет свекольного отвара.

Они выпили.

– Ты голодный?

– Нет.

– А если не врать?

– Немножко.

Валентина принесла бутерброды, чай, лимон, сахар, поставила поднос на стол.

– А лимон-то зачем? – вопрос прозвучал достаточно грозно. Секретарша на мгновение замерла.

– Лимон? Для чая, вы чай любите с ли…

– С лимоном я люблю коньяк, а не чай, пора бы усвоить за столько лет. Придется пить коньяк, но учти – под твою ответственность, ты спровоцировала. Наливай нам со Всеволодом по сорок девять граммов, не больше.

Трапеза прошла в молчании: коньяк пролетел незаметно, бутерброды оказались сказочно вкусными, чай горячим и ароматным, сахар – сладким.

– Ну, – растянулся в кресле Скоробогатов, когда Валентина с деланой обидой на лице удалилась восвояси, – и что?

– Ничего не было, Юрий Николаевич, клянусь вам – ничего не было, вот клянусь вам… – запричитал Мерин.

– Да я не об этом спрашиваю: не было и не надо, вам же хуже. Ты мне скажи, что ей от тебя надо, как думаешь? Понравился, импульс, молодая кровь взыграла? Или расчет какой?

– Не знаю, Юрий Николаевич, честное слово не знаю, но ничего не было, поверьте…

– Да верю я, верю, что ты заладил: «Поверьте, поверьте». Ве-рю. Не понимаю – это другое дело.