То лето было необычно жарким; и мы с ней каждый день проводили на карьере по полдня, купаясь там до посинения; когда же погода была плохая, мы залезали на чердак моего дома, пили там чай и делились разными историями. На чердаке было полно всякого хлама: ящики для овощей, рубероид, поленница, столярные инструменты. У деда когда-то была там мастерская; теперь же, когда дед после инсульта почти слёг, всё на чердаке покрылось пылью и приняло вид разрухи и запустения. Мы со Сью, как могли, навели там уют: из пустых ящиков и досок соорудили себе стол, стулья, даже диван, на который специально притащили какое-то старое покрывало и поролоновые подушки столетней давности.
Иногда Сью давали деньги на карманные расходы: рублей сорок-пятьдесят. А по тем деньгам это была огромная сумма – всё равно что сейчас тысяча рублей. И тогда мы с ней ехали в магазин и покупали сласти: брикеты мороженого, всевозможные марсы, баунти, газировку, чипсы, чупа-чупсы... Мы волокли всё это ко мне на чердак и пировали. Сью всегда щедро делилась со мной угощениями, и за это я её любила.
Но ничто не вечно под луною. Шло время – и на безоблачном небосклоне нашей дружбы незаметно, но всё же проступили некоторые тучки.
Одним из моих первых – не сохранившихся уже – рассказов, был "Яблоко раздора" – рассказ, написанный мною в тринадцать лет, как раз о том, как Сью впервые предала меня. Точнее, даже не то, чтобы предала – это слишком громкое и пафосное слово. Мы просто не поделили с ней парня, в которого обе влюбились. Тогда, когда я писала этот рассказ – "по горячим следам" – я описывала коварство подруги, и выделила резкий контраст между тем безоблачным временем, когда всё между нами было хорошо и прекрасно – и тем злосчастным днём, когда мы с ней повстречали на карьере симпатичного мальчика по имени Рома, и она, моментально сорвав с лица маску доброй подруги, в одночасье показала читателю своё истинное лицо коварного монстра.
Теперь же, внимательно перетряхивая прошлое почти двадцатилетней давности, я вынуждена признать, что на самом деле описанного мною тогда сильного контраста между "доброй подругой" и "злым монстром" не было. Сейчас, взявшись писать эту повесть, я решила не гнаться за интригой и закрученным сюжетом, а просто изложить правду, одну правду и ничего, кроме правды. Поэтому история называется скучной. Ведь любая правда без прикрас скучна. Но, тем не менее, я считаю, что это как раз тот случай, когда скучная история имеет право на существование.
Ещё задолго до того, как мы не поделили мальчика Рому, наша дружба со Сью начала медленно, но верно давать трещину. Точнее, трещина эта создавалась у меня в душе, когда Сью, посреди нашего задушевного разговора на "чердаке признаний", как мы его называли – вдруг, как бы невзначай, "съезжала" на меня.
– Знаешь, я считаю, что даже на даче надо одеваться со вкусом. Красная футболка и зелёная юбка не сочетаются друг с другом ну никак, – она многозначительно окидывала взглядом мою одежду, в то время как на мне действительно в этот момент была надета вылинявшая красная футболка и давно не стиранная зелёная юбка-макси.
– Да, наверное... – растерянно бормотала я, стыдливо оглядывая свой негламурный наряд, – Но у меня здесь нет других вещей.
Сью морщилась.
– Это всё отговорки. Вот ты жалуешься, что ты не нравишься мальчикам. Но ты же ничего не делаешь для того, чтобы им нравиться. Им нравятся красивые, ухоженные девчонки...
– А я, значит, по-твоему, некрасивая и неухоженная? – обижалась я.
– Ну, если честно... – мялась она, – Ты только не обижайся, зай, хорошо?
– Ну?! – теряла я терпение, – Договаривай; сказала "а", говори "б". Я некрасивая?
– Ну, в общем, да. То есть, не то, что ты прям некрасивая, но, как бы это сказать... страшненькая.
– Ну, знаешь! – оскорблённо вспыхивала я, – Почему это я страшная?
– Не страшная; кто тебе сказал, что страшная? А страшненькая, это да...
Она издевалась надо мной; эти её слова доводили меня до белого каления! Но я же – дура я эдакая! – обещала не обижаться. Приходилось поневоле сдеживать слово, хотя от злости и возмущения меня так и колбасило.
ГЛАВА 10
В тот день мы со Сью, как обычно, купались на карьере. Был выходной; народу там было как жидов на ярмарке – не протолкнуться. Но, в том возрасте, в отличие от нынешнего, не было моему взору зрелища приятнее, чем оживлённое столпотворение множества людей. Это создавало у меня в душе радостную, счастливую атмосферу праздника; так, бывало, радовалась я столпотворению гостей у нас дома, и всякий раз, когда они расходились, и дом, как мне казалось, вместе с ними покидала и радость, и веселье – на меня накатывало какое-то тоскливое чувство пустоты.
Толпы людей, бывало, снились мне и в сладких снах: какой же сладкий сон можно было представить себе без оживлённого гомона многих голосов, нарядной толпы и множества улыбающихся людских голов, что выглядывали из окон квартир.