Скучная история или Исповедь бывшего подростка

Из кухни вышла мать, и, увидев летающее по коридору мусорное ведро, а также разбросанные по полу всякие очистки и обёртки, аж всплеснула руками:

– Да что вы, ей-богу, взялись-то, а? Хватит уже!!!

– Вот именно, что хватит!! – подхватила я, – Пусть либо выносит ведро, либо... сам катится отсюда к ядрёной бабушке!

– И уйду!!! – рявкнул вдруг отец.

– Вот и прекрасно! Мне такой отец не нужен!!!

– Да можете вы, наконец, объяснить мне, что тут у вас происходит?! – потеряла терпение мать.

– Да идите вы все нахер!!! – взревел отец и, оттолкнув её, вдруг коршуном кинулся к телевизору, схватил его, и, с телевизором наперевес, выскочил из квартиры как ошпаренный.

Мать так и осталась стоять с раскрытым ртом, будто её парализовало. Отец же, тем временем, утащив вниз телевизор, вернулся за остальными вещами – и, в мгновение ока покидав в простынь свою одежду, завязал её мешком, взвалил на плечи – и был таков.

– Так чё, говоришь, у тебя там на ужин-то? Картошка с рыбой? – буднично, как ни в чём не бывало, спросила я, когда за отцом в последний раз хлопнула дверь.

Мать ответила не сразу. Она всё ещё не отошла от внезапно свалившегося на неё шока.

– Нет, подожди... Ты вообще, поняла, ЧТО сейчас произошло?..

– А что произошло? То, что и должно было произойти уже давно.

Я ждала этой развязки, потому была спокойна. Чего нельзя было сказать о матери. У неё был такой вид, словно её обухом по голове ударили.

И это было только начало...

ГЛАВА 31

Жизненный путь моей матери, в отличие от моего, был вовсе не столь тернист, хотя она то и дело жаловалась, как трудно было расти в многодетной семье, и как тяжело было учиться и работать, самостоятельно пробивая себе место под солнцем в большом городе. Говоря мне все эти вещи, она подчёркивала, как повезло мне, единственному ребёнку в семье, без конкуренции более хватких братьев и сестёр, и родившемуся в Москве – фактически на всём готовом. Ещё сызмальства, заметив во мне кое-какие задатки ума и таланта, она говорила, что, если я захочу, то передо мной открыты все возможности добиться чего угодно – главное, не ленись и будь ушлой. Но вот, наверное, именно потому, что я родилась "единственным ребёнком на всём готовом" – ушлости во мне не оказалось ни грамма, а вот лени – хоть отбавляй. А когда в человеке нет ушлости, но есть лень – ум и талант уже играют мало роли.

Хотя, быть может, лень моя и не лень вовсе, а простое безволие сурка, которому очень не хочется вылезать из тёплой норки. А может, просто – страх и неуверенность в своих силах. Ведь уверенностью тоже надо где-то подпитываться, а брать мне её было неоткуда.

Как бы там ни было, хоть на готовом, хоть нет – а попинала меня жизнь сильнее, чем маму. По крайней мере, в молодости у меня было гораздо больше потрясений и неудач, чем у неё. У неё всё было, в общем-то, как у всех: школу закончила, в институт поступила, на работу устроилась, замуж вышла, ребёнка родила, квартиру в Москве приобрела. Всё, как положено – ни обломов, ни надломов. В молодости она понятия не имела, что такое реальный облом – когда тебя то и дело отвергают, например. Или предают. Или обирают до нитки и выгоняют на улицу, оставляя без квартиры и без денег. Или просто бросают.

Скажете, она не знала всех этих обломов, потому что ей просто некогда было концентрироваться на глупостях – учёба, работа, семья и вся эта бытовая круговерть сжирали практически всё её время. Любви она никогда не знала, и страданий любовных – тоже. Отец её не обманывал, не обкрадывал (потому что с неё и взять-то было нечего), и честно жил с ней все эти восемнадцать лет. И, как все счастливые женщины на свете, она была глуха к чужим бедам и проблемам – недаром говорят, что счастье людям глаза застит. Когда ей звонили старики-родители и жаловались на здоровье, мизерную пенсию или непутёвую младшую дочь – она отмахивалась: "Да что вы меня грузите своими проблемами! Сами разбирайтесь! " Когда я пыталась поделиться с ней своими печалями – она выискивала все мыслимые и немыслимые предлоги, чтобы смыться от этого разговора. Ей было неинтересно слушать мои сердечные излияния про какого-то там Шурика или Рому – и она убегала от меня в магазин или в ванную комнату, как придётся. Я злилась на неё и втайне надеялась, что когда-нибудь и у неё станет всё плохо, и она, наконец, поймёт, каково это – быть в шкуре человека с проблемами.

И вот, наконец, и её тряхануло – когда в сорок пять лет она осталась без мужа. И поделом – то она надменничала, с презрением отзываясь о всяких "неудачниках", "брошенках", "рогоносцах" – а теперь и сама стала такой.

Но одно дело – когда тебя тряханёт в пятнадцать или двадцать лет, когда, в общем-то, вся жизнь впереди и есть ещё шанс что-то поправить. А другое – если первое в твоей жизни серьёзное потрясение случается после сорока, когда ты уже меньше всего этого ждёшь.