Я тогда жила на даче у бабы Зои, и отношения наши с ней к тому времени были уже безнадёжно испорчены. Мы обе – и я, и бабка – ненавидели друг друга, и обе имели на то свои причины. Бабка не могла простить мне смерть деда, по-прежнему считая меня виновной в этом, а я ненавидела её за то, что разлучила меня навсегда с парнем, которого я тогда любила...
Не помню, из-за чего я попиздилась с бабой Зоей на этот раз, но я ушла из дома. К Сью. Но она, сидя на своей железной кровати и обхватив коленки руками, даже не повернула головы.
– Шла бы ты домой, – буркнула Сью, не глядя на меня.
– Мне некуда идти. Я из дома ушла...
– А я-то чем могу помочь?
Я оторопела. Никогда ещё на моей памяти Сью не была так безразлична и так жестока ко мне. Слёзы навернулись мне на глаза, и я молча развернулась, чтобы уйти.
– Ладно, оставайся, – сказала она, – В шашки сыграем...
Я подавила подступающую к горлу сухмень рыдания, и, вернувшись, села подле неё на кровать.
Сью обычно всегда меня обыгрывала – как в шашки, так и в шахматы. Она была не только красивее и успешнее меня, но и умнее. Но на этот раз она даже не пыталась выиграть. Сунув в уши плеер и врубив его на полную громкость, она качалась и растворялась в песне, которую даже мне было через её наушники отчётливо слышно.
Однажды ты проснёшься и поймёшь,
Что всё на свете за любовь отдашь ты,
И никуда от счастья не уйдёшь
Однажды, однажды.
Ты влюбишься однажды – и навек,
И остальное станет так неважно,
Ведь счастье всё равно находит всех
Однажды, однажды.
Я терпеть не могла эту песню, презрительно называя её "галимая попса", и обычно старалась переключить радио, где она звучала – но в этот раз с нами обеими что-то произошло. Каким-то электрическим током песня ударила её, потом меня, в носу предательски защипало... Сью зажмурилась, и из глаз её вдруг ручьём брызнули слёзы.
– Ведь счастье всё равно находит всех, – пела она сквозь обильные рыдания, – Однажды... Одна-ажды!..
С доски с оглушительным стуком посыпались шашки. Рыдала Сью, рыдала я – рыдали мы обе, давясь слезами. Рыдали над нашей поруганной, оплёванной юностью. Рыдали, потому что уже тогда знали, что мы обе обречены. И что не будет ни у неё, ни у меня, ни "счастья", ни "любви однажды и навек", чем так дразнила нас эта слащавая и обманчивая песня, а вместо этого ждёт её пропащая смерть от цирроза печени, а меня – унылое задротское доживание остатка дней в одинокой и нищей съёмной норе на краю страны, всеми позабытой и позаброшенной...
ГЛАВА 29
В то лето в деревню меня почему-то не отвозили. А может, и отвозили, только я этого уже – хоть убей – не помню. Но что я помню отчётливо, так это то, что на даче с нами жил отец, а мать приезжала только на выходные. Очевидно, у отца был почему-то внеочередной отпуск, а мать работала.
Это было как раз в то злосчастное лето, когда я упала с яблони, и два месяца после этого не могла ходить. Два месяца я овощем провалялась в постели, и два месяца изо дня в день видела всё те же стены, всё ту же совковую засиженную мухами люстру о трёх рожках и всё тот же дощатый потолок над головой. От такого однообразия впору было свихнуться; тем более, что меня практически и не навещал никто. Подружки забегали лишь изредка; да и им смотреть на мою кислую всклокоченную морду, угрюмо торчащую из-под одеяла, было малоинтересно. А вот Сью, как ни странно, околачивалась на нашем участке чуть ли не ежедневно, несмотря на то, что видела я её только мельком и урывками. То, что она у нас ошивалась, порой даже не заглядывая ко мне в комнату, я узнавала лишь со слов иногда приходивших ко мне девчонок.
– Ты в курсе, что Сашка сейчас в сарае с твоим папой? – в лоб бухали они мне прямо с порога.
– Да? – безразлично-сварливо отзывалась я со своей постели, – Ну и что?
– Как это что? И тебе даже не интересно взглянуть, что они там делают?
Я подтягивалась на руках к окну, но за сенью яблонь и сливовых деревьев, загораживающих сарай, ни черта не было видно. В такие моменты я жалела, что у меня нет инвалидной коляски – так бы поехала и посмотрела. Я почему-то вспомнила, как в одном фильме парень, который не мог ходить, ненавидел свою коляску, чуть ли не обвиняя её в своей обездвиженности, и подумала – вот идиот. Ведь подобная ситуация намного, намного хуже, когда этой самой коляски у тебя НЕТ.
Я не видела, потому как не могла видеть, чем занималась Сью в сарае с моим отцом. Но, как и любого на моём месте, меня начали терзать на этот счёт смутные подозрения. И подозрения эти, хоть и не совсем ещё обоснованные, подкрепляла даже сама Сью, когда мельком забегала навещать меня:
– Ты кого хочешь – братика или сестрёнку?