Скверное дело

— Может, передавали что-нибудь. У Павла Николаевича пустой портфель. А отпечатков никаких. Рылись, искали, а потом стерли. Позаботились, знаете ли. Не исключено, что знакомые. Случайные грабители вряд ли бы догадались.

— Сейчас народ грамотный.

— То же верно. Но может быть, что-то передавали. Вы или кто другой. Историческими документами, я слышал, увлекались. Вы и он.

— Это было. От прадедов остались. Машенькина родословная.

— И ваша?

— Что моя?

— Дочь она ваша?

Иван Михайлович недолго колебался. — Не родная она мне. Приемная. С младых ногтей. Она и не знает.

— Думаю, знает. Или догадывается. Она к Павлу Николаевичу приходила, искала ответ на этот вопрос. Хотела вам почку свою предложить. Ее перед этим тестировали на совместимость и определили несоответствие.

Иван Михайлович задвигался, Глаза его закрылись. И слеза выкатилась. Натуральная слеза. Сначала из одного глаза, потом из другого.

— Ну, дает. — Подумал Балабуев.

— Не могу долго разговаривать. — Пожаловался Иван Михайлович.

— А долго не будем. Дочь за вас переживает. Алексей Григорьевич — директор музея места себе не находит. Павел Николаевич убиенный тоже волновался.

Иван Михайлович не ответил. Балабуев переждал момент. — Я почему хочу спросить. Кульбитин как раз пострадал после того, как Маша к нему пришла с результатами экспертизы. Она, может, и не догадывалась.

— Огорчаете вы меня, молодой человек. А у меня давление поднимается.

— Что вы. Любит вас дочь. Очень любит. Я, в основном, по ее поводу пришел посоветоваться. Могу полезным быть.

Иван Михайлович по очереди открыл глаза, и обратился во внимание.

— Звонили Павлу Николаевичу, а его по известным причинам среди нас не оказалось. Просят дочь вашу придти в диспансер на плановое обследование.

Иван Михайлович выразил недоумение.

— По поводу византийских мечтаний. Чепуха, конечно. Но знаете, какие наши порядки. Помочь не помогут, а затаскают за милую душу. Маму позвать не успеет.

— При чем здесь мама?

— Вот и я говорю. Вас нет, Павел Николаевич из-за облаков сочувствует. А больше некому. Придут с милицией, с участковым. Как вы сможете помочь дочери в таком состоянии? Никак. А я смогу. Как сотрудник этих самых органов.

Иван Михайлович был весь внимание.

— Но я должен знать. Сами понимаете. Это она благодаря вашей заботе византийской царицей себя вообразила? Поймите, если вы не родной отец, могут быть вопросы. Она царица, а вы при ней, извиняюсь, кто? Мужчина вы видный, на евнуха не похожи. Нравы сейчас, сами знаете, какие.

— Богом клянусь. Ни сном, ни духом…

— Бог и прощать умеет. А она — царица, ей решать. Но я могу различить. Где отчим, а где… с другими намерениями. Знаю, воспитали ее, как дочь.

Иван Михайлович благодарно закивал. — В детстве читал ей сказки. Муха-цокотуха. Позолоченное брюхо. Самая любимая.

— Это Византия такая? Позолоченная.

— Я — одно, мать — другое. Она Машу готовила. Внушала, изо дня в день. Воспитывала, учила. У них секта была, обряды византийские. Женщины увлекались. Одеяния. До сих пор в сундуке лежат. Вначале, вроде бы, невинно. А потом переболела тяжело, и с тех пор, как головные боли или погода меняется. Начинается затмение.

— Вы участие принимали?

— Не скажу, что совсем в стороне стоял. Озабочен был. Искал, кому бы в надежные руки передать.

— Если Павел Николаевич, он женат… Вот Плахов…

— Не скрою, имел беседы с обоими. К каждому свой подход нужен. Но Машеньку оба любили.

— А как Павел Николаевич в числе опекунов оказался?

— Потому и оказался. Я мог и не уследить. — Берестов горестно развел руками. — Рассказал в тайне от дочери. Просил помочь, если что.

— Всякое бывает. — Сам себе сказал Балабуев и продолжил вслух. — А вот, объясните. Выставку для нее организовали? Зачем?

Чего хотели? Уговорили отдать муляжи. Кого, кстати уговорили? Византия без подделок. А скульпторы? Они ведь не просто так работали. Я думаю и буклет подготовили. А может, что и серьезнее.

— Павла Николаевича идея. Влюбленный был человек. Хотел Византию оживить.

— А может, еще кто-нибудь помогал? Из неравнодушных. Я на выставке побывал. Не специалист, признаюсь, но попал под впечатление. Вот оно откуда — второй Рим. Теперь народ измельчал. Бросается в глаза. А с Антоняном вы как? Он ведь тоже византийской историей интересуется?

Подкинул Балабуев вопрос и замер. Иван Михайлович зашевелился, выложил поверх одеяла руки в следах от многочисленных уколов. Задышал неровно.

— Чужой человек. Держусь от него далеко. И дел с ним никаких не имею…

Пора было уходить. Но у следователей своя этика. Если дорвался, нельзя упустить момент.

— Не спрашиваю о средствах. Но если вдруг… Почему вы эту проклятую почку купить не можете? Сейчас ведь… Покупай, что хочешь.

Но Иван Михайлович закрыл глаза и отвечать не стал.

Теперь следует добавить, не для развития темы, а характеристики Балабуева. На обратном пути он заглянул к медсестре, вынул купюру, добавил еще одну и попросил. — В двенадцатую почаще заглядывайте. Хороший человек, а сил не осталось, жизнью пользоваться. Нужно помочь…