Скверное дело

— Давно говорил, — похвалил Балабуев (и здесь он успел), — адвокаты должны курсы первой медпомощи проходить. Не забуду мать родную все знают, а как до Альцгеймера доходит…

Игорь Маркович момент не упустил. — Позвольте, причем здесь Альцгеймер?

— Очень кстати заметили. Память, хоть караул кричи, на вопросы следствия полная забывчивость. Амнезия

называется. Не помнит ничего, Или путает так, что помогать устанешь. Чем не Аоьцгеймер? Хорошо, хоть женщин Бог миловал, Ивану Михайловичу в утешение.

— А это, извините, как понимать?

— Вы, Игорь Маркович, сами говорите, женскими болезнями увлекались. А у этого пола с памятью полный порядок. Как вспомнит, значит, так оно и есть. А не вспомнит — так и не надо… Давайте, пропуск подпишу.

— Посетители ушли. Леня глядел на Балабуева. — Ухожу я, Сергей Сидорович. До таких высот мне не дорасти. А санитаром быть не хочу.

— Уйдешь, Леня. Сам тебе проводы устрою. А пока трудись. Не Берестов это. Не мог он. И не эта дура. Конечно, пришла к Кульбитину, наскандалила. Наговорила. А он взял и побежал к папаше. Вот по дороге…

— Но вы с зажигалкой. Как такое могло придти в голову.

— Она мне сама сказала, чтобы я отца не беспокоил. Потому я полагал, не вводила его в курс дела. Ты слышал, я пару раз в разговоре эту тему заводил. Он не откликнулся. Тогда я эту зажигалку и пустил в ход. Знакома она ему. Но если бы… — Балабуев замолк, будто наткнулся на невидимую преграду. — Чего он так переполошился? Значит, принял за пистолет. Узнал. А где он? — Сыщики остолбенело глянули друг на друга. — Пистолет у нее…

Стали собираться. Уже вышли, двинулись по темной вечерней улице, когда произошло неожиданное. Из мрака явилась Берестова и выстрелила дважды…

Глава 53

Прошло четыре дня, прежде чем Балабуеву разрешили навестить Шварца в госпитале. Непосредственной угрозы для жизни не было. Сутки подержали в реанимации (так положено), потом перевели в палату, и вот теперь допустили посетителя. Сергей Сидорович прорвался первым.

— Я для Натальи твоей постоянный пропуск выписал. Будет около тебя. — Балабуев помолчал. Говорить ему было трудно. Пули предназначались для него, и если бы Леонид Германович не опередил, и не прикрыл, так бы оно и было. Одна пуля застряла в кобуре с шоколадками (оказывается, Леня и там их носил), другая угодила в легкое. А могла и в сердце.

— Лежи тихо. — Волновался Балабуев. — Говорить тебе никак нельзя. Чуть кашлянешь и меня выставят. Я буду рассказывать. Новости, сказали, можно. Картошкин о тебе статью написал. Волновался за тебя страшно. — Балабуев глазами и жестом попытался показать волнение. — Ну, и сам понимаешь. Наталья целое наводнение организовала. Больше, чем от реки Хуанхэ. Она там внизу, ждет не дождется.

Шварц лежал молча, но глазами водил. Показывал, что интересуется. — Балабуев глянул на часы. Еще помолчал. Видно, молчание дается ему с трудом, но и говорить непросто (так бывает). — Я, Леня, — наконец, сказал Сергей Сидоровия, — сам понимаешь. Здоровьем тебе обязан, может быть, жизнью. Хотел бы быть сейчас на твоем месте. Это честно. Не знаю, как еще можно сказать. Ну, а что из этого следует, сам понимаешь. — Балабуев замолк, попытался сделать движение в сторону несчастного Шварца, но не сделал. Откашлялся. — На десять минут разрешили. Шесть осталось. — Значит, так. За Плаховым пришли, на столе нашли записку. Признание. Его работа. Кульбитин за его спиной сделку на огромные деньги провернул, какой-то контракт. Как они умудрились, не знаю. И что за контракт такой. Плахов не пишет. Все документы он уничтожил, сжег, клятвенно заверяет. Ну, это не наше дело. Машу — подругу свою выгораживает. Она сейчас экспертизу проходит, психушка ей светит, если ты не станешь требовать дополнительного расследования, как пострадавший. Не будешь? Я так и думал. Но ты погоди, сейчас ответ от тебя не требуется, немного оживешь, тогда и решишь. Плахов клянется, прощения просит, что не пришел раньше с повинной. Из записки толком не поймешь, но я думаю, что-то там в этих бумагах было, не хотел он светиться. Думал, обойдется, и концы в воду. Не обошлось… Тут тебе и вся история. Иван Михайлович наш жив, а что здоров, не поручусь. Вот где его деньги понадобятся, Машу свою выкупать. Сперанский ко мне на разговор просится. Насчет переквалификации статьи обвинения. Они уже свою работу начали. Наше слово свой вес имеет. Думаю, через два годика будут освобождать. За примерное поведение. Вот такие дела.