Сквозь испытания огнём

— Ты мог бы с таким же успехом сдаться, Брайан, — произнес глубокий, звучный и покорный голос через штеккер в его правом ухе. — Он закусил удила, и он единственный известный мне человек, который еще более упрям, чем Шарлиэн. Все, что мы можем сделать, это продержаться до конца поездки.

Стейнейр неэлегантно фыркнул, но не отвел взгляда от потока людей, толпящихся у кордона храмовых стражников и пехоты армии Бога. По крайней мере, на данный момент толпа казалась хорошо воспитанной, несмотря на то, что в ее шуме слышались нотки протеста, а по-настоящему резких было явное меньшинство. В воздухе витало возбуждение и любопытство, но преобладающими эмоциями, казалось, были торжественность… и печаль.

Архиепископ кивнул сам себе. Кончина великого викария всегда была травмой для всей Церкви, но Робейр II был по-настоящему любим гражданами Зиона. Большая часть остальных земель Храма, возможно, испытывала смешанные или, по крайней мере, противоречивые чувства по поводу решения Робейра искать сближения с Церковью Чариса. Народ Зиона этого не сделал. Они знали ценность человека, которого они называли добрым пастырем, они были готовы последовать его примеру и принять его страстное стремление к примирению, и их скорбь по поводу его смерти была глубокой и выраженной.

Это не означало, что в Зионе не было много людей, которые сочли бы своим высшим долгом перед Богом и архангелами положить мертвого еретика, архиепископа чарисийского, на мостовую Божьего града. И если бы они действительно верили в божественность архангелов и слова Священного Писания, они были бы правы.

Его бородатые губы скривились при этой мысли, и он взглянул на молодого епископа рядом с собой со знакомой болью. Он так и не дал Брайану Аширу прихода, в котором тот нуждался. Во всяком случае, не надолго. Епископу было всего сорок, едва исполнилось тридцать шесть по годам давно умершей Терры, и он был священником своей собственной общины не более двух лет, прежде чем его возвели в епископат. Стейнейр пожалел об этом. В некотором смысле, предположил он, это действительно не имело значения, потому что Брайан был завербован внутренним кругом еще до окончания джихада. Он знал, каким извращением на самом деле было Священное Писание, и, с одной стороны, все, чего ему действительно не хватало, — это еще пяти или шести лет жизни во лжи.

Однако Стейнейр все еще жалел, что у него не было этих лет, потому что архиепископ смотрел на это совсем не так. У него не было никаких сомнений в том, что священническое призвание Ашира было таким же искренним, как и его собственное, — что они оба действительно слышали голос Божий, несмотря на Церковь Ожидания Господнего. И, как и сам Стейнейр, Ашир провел годы, изучая всю религиозную историю и тексты, хранящиеся в компьютерах в пещере Нимуэ. Оба они атаковали эти файлы, эти документы со свирепостью людей, наконец-то свободных искать Бога за пределами лжи, и поскольку оба они узнали, как много из великих религий человечества украли Эрик Лэнгхорн и Адори Бедар, чтобы создать свои Писания, Ашир пришел к выводу, что его архиепископ был прав. Вера сейфхолдцев была не менее сильной, не менее искренней, несмотря на ложь, и Бог знал бы Своих, где бы они ни были и как бы они ни знали Его. И Он мог вернуть их себе, сорвав маску Церкви Ожидания Господнего, используя руки того, кого Он выбрал… даже руки женщины, которая была мертва уже тысячу лет. Не все, кто узнал правду, смогли сохранить свою веру в какого-либо Бога. На самом деле, не все из них даже хотели этого. Но Ашир это сделал, и поэтому Стейнейр не беспокоился о состоянии души своего помощника. Нет, его беспокоило то, что его протеже был лишен возможности — чистой радости — служить душам, находящимся под его опекой, на индивидуальной основе.

И причина, по которой он это сделал, заключалась в том, что Стейнейр никогда не мог расстаться с ним. Сначала как его секретарь, затем как его помощник, а теперь как глава его значительно увеличившегося штата, Ашир был просто слишком бесценен для чего-либо другого.

Архиепископ улыбнулся этой мысли, затем поднял руку в жесте благословения и благодарения, когда швартовые тросы опустились на кнехты, ожидающие на берегу.

* * *

— Теперь ведите себя прилично, ваша светлость, — тихо сказал высокий мужчина в форме храмовой стражи, когда огромный пароход закончил швартовку. Викарий Жироми Остин посмотрел на него, выражение его лица было далеко не веселым, но епископ воинствующий Ханстанзо Фэндис только посмотрел в ответ, приподняв одну бровь.

— Я полностью намерен «вести себя прилично», Ханстанзо, — тон Остина был ледяным. — Я точно не подросток, которому нужно напоминать почистить ногти, прежде чем появиться на публике!