Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний

Это было так страшно!.. Я крепко-крепко зажмурил глаза, натянул на голову одеяло и закричал. Мама испугалась, кинулась ко мне: «Сереженька!.. Что с тобой? Страшный сон приснился? Миленький мой!..» Я ничего ей не ответил, еще крепче зажмурил глаза и перевернулся на бок. Мама набросилась на мужчин: «Не можете шепотом разговаривать?.. Вот ребенка разбудили!..» Те тут же пристыженно замолчали и, как по команде, в полном составе ушли на кухню курить. Мама включила настольную лампу, погасила верхний свет, присела на краешек моей кровати, стала нежно гладить меня по голове. Я лежал, не разжимая плотно сжатых век, и хотел только, чтобы меня оставили одного. Мне почему-то казалось, никому нельзя говорить о том, что я узнал минуту назад. Это стало моей страшной тайной на многие годы.

При этом меня страшил не самый факт смерти. Что такое «небытие» в полном смысле этого слова, я, пожалуй, и теперь не очень-то понимаю. Ужас охватывал меня оттого, что это самое «небытие» не имеет конца. Ни через год, ни через сто, ни даже через тысячу лет оно не закончится. НИКОГДА!.. Вот чего я не понимал и с чем ни за что не желал примириться!.. Осенью 1946 года, в день победы ЦДКА в кубке СССР, передо мной, пятилетним мальчишкой, открылась бездонная пропасть вечности.

И вот теперь, через семь долгих лет, на берегу реки Каменка, глядя в усыпанное звездами небо, я открыл дяде Коле свою страшную тайну. Ни до, ни после этого вечера ни с кем я не был так откровенен. И тут случилось то, на что я втайне надеялся, но во что не слишком верил. Николай Васильевич понял меня!.. Я ждал в лучшем случае ироничной ухмылки, а вместо этого встретил серьезный, внимательный взгляд и услышал, как мой учитель горестно вздохнул: «Да, Сережа, это тебе тоже предстоит пережить. До конца свыкнуться с этой мыслью невозможно, но постарайся понять, что в смерти нет такого понятия – время. Та м, куда мы все рано или поздно уйдем, не существует ни завтра, ни послезавтра. Поэтому за гробом тысячелетие и секунда равны. И то и другое – всего лишь миг… Понимаешь?» Честно говоря, я не очень понял, что он имеет в виду, но от того, как он это сказал, на душе стало покойнее и мысль о смерти уже не казалась такой ужасной и безысходной. Утешить до конца дядя Коля меня так и не смог, потому что, как и большинство граждан Советского Союза, не верил в Бога, но я был благодарен ему и за эти несколько успокаивающих слов, которые он сумел найти для меня.

Потом мы долго сидели и молчали. О чем думал Николай Васильевич, я не знаю, но мне было гордо от сознания того, что этот взрослый, умный человек с таким уважением отнесся к тому, что ему открыл двенадцатилетний пацан.

«Сережа, – первым нарушил молчание дядя Коля, – а ты знаешь, что в семье у вас назревают серьезные перемены?..» – «Какие перемены?» – удивился я. «Неужели мама ничего тебе не говорила?..» – «Ничего. А что она должна была мне сказать?» Дядя Коля промычал что-то не слишком членораздельное. Видно было, ситуация, в которой он оказался, была достаточно щекотлива. «Прости… Дело в том… Как тебе объяснить?.. Одним словом, у Глеба Сергеевича есть другая женщина… Я думал, ты в курсе…»

Я был совершенно не в курсе, но одно могу сказать: сообщение это меня не очень-то удивило. В вопросах интимных отношений между мужчиной и женщиной мы, богунская пацанва, были образованны гораздо лучше, чем наши столичные сверстники, поскольку жизнь наших родителей протекала у нас на глазах. Что-либо скрыть в тесном пространстве военного городка невозможно, и неудивительно, что «романы» взрослых в нашей дворовой компании не являлись тайной. Частенько кто-нибудь из наших доморощенных остряков ехидно подзуживал одного из нас: «Вон, смотри, твой второй папа идет!» Или: «А тебя поздравить можно? У вас в семье, говорят, вторая мама появилась?..» Скандалы по части супружеской неверности случались крайне редко, и родительские измены считались в нашей среде чем-то обыденным и привычным. Большинство офицерского состава училища прошло войну, где вопросы высокой морали находились где-то очень далеко. Не на втором даже, а на каком-нибудь десятом или двадцатом плане. Ведь все они были очень молоды, и угроза быть убитым завтра или послезавтра освобождала ребят от необходимости хранить верность оставленным в тылу подругам. Много позже отец признавался, что на фронте любая возможность интимной близости воспринималась всеми как подарок судьбы, от которого грех отказываться. Может быть, именно поэтому лучший друг Толя Смоляницкий не счел нужным обсуждать со мной наши семейные проблемы. Зачем?.. Ведь это такая банальность!..

Но именно эта «банальность» ударила по моему душевному благополучию, и прежде всего по самолюбию «сына начальника училища», очень больно. В одночасье генеральский сынок превратился в обыкновенного мальчишку, которого бросил отец. Благодарю Провидение за то, что довелось мне испытать, что такое крушение жалкого честолюбия и каково это – падать с заоблачных высот на грешную землю. Удар был такой силы – на всю оставшуюся жизнь хватило.