Сладкая песнь Каэтаны

– Будь то Египет, Париж или Кохинхина, но принеси еду, – сказала Каэтана, смеясь, она уже забыла о своих огорчениях. За какую-то долю секунды лицо ее помолодело. Оно теперь излучало чувственность, приводившую в восторг ее оруженосца, который направился на кухню. Однако, открыв дверь, он отступил, оставив ее полуоткрытой.

– Что случилось? – спросила Каэтана из спальни.

– По-моему, это он на пороге. Что ему сказать? Каэтана остановилась, забыв о театральных жестах.

Напряглась так, что заныли мышцы. Балиньо подбежал помочь ей и снова почувствовал запах женщины, перемешанный с ароматом духов. И вдруг, охваченный тайным и самому себе неясным самолюбием, которому нет названия, он позавидовал судьбе этого человека, а себя почувствовал беспомощным.

В трудные минуты Каэтана давала волю чувствам, какими бы сильными они ни были, основываясь на странной мечте, которую дядя оставил ей в наследство вместе с фасолью, маниоковой мукой и тропическими фруктами.

– Что сказать этому человеку? Разве он не король Триндаде? – в тревоге повторил свой вопрос Балиньо.

– Выключи верхний свет, и пусть Полидоро войдет, – скомандовала Каэтана. Забыв о том, где оставила плащ, начала искать его на ковре.

Балиньо повернулся и вышел, не попрощавшись.

Рост Данило позволял ему дотягиваться до безделушек, которые Каэтана забрасывала на шкафы, что вызывало насмешливую улыбку Балиньо: он словно безмолвно намекал, что природа наделила Данило избытком мышц в ущерб серому веществу. Его толстые жилистые руки едва ли годились для того, чтобы нежно взять женщину за талию.

Когда Данило спрашивали, почему его прозвали Князем[18]

, он упорно отмалчивался и принимался ретиво начищать серебряные медали за участие в войне с Парагваем, которые таскал в вещевом мешке. Точно так же он отказывался назвать свой настоящий возраст. Если друзья настаивали, долго моргал беспокойными зелеными глазами и разом сбавлял себе десять лет жизни.

Он столько раз лгал, что в конце концов пришел к убеждению, будто говорит правду: желая показать резвость, прыгал по лестницам через две ступеньки, рискуя оступиться. Иногда, если его одолевало ощущение старости, когда в груди как будто били тысячи барабанов и меркнул дневной свет, Данило напивался.

Как-то вечером, не решаясь вернуться в свой номер, он постучал в дверь Каэтаны. Та сразу почувствовала запах спиртного и глубину несчастья товарища.

Данило стащил берет, подарок некоего каталонца, и Каэтана с удивлением обнаружила, что он обрит наголо.

– Что вы сделали со своими волосами? Оказалось, утром, глядясь в зеркало, Данило увидел седые волоски и дряблые, как у старика, черты лица, что никак не соответствовало его физической силе, понял, что ему вот-вот стукнет пятьдесят, взял бритву и обрил голову.

– Только пожалуйста, Каэтана, никому не открывайте мой настоящий возраст, иначе все узнают, что я всю жизнь лгал. Если уж надо будет скрыть мои бумаги, похороните меня как последнего нищего. Мне нечего сказать богам, определившим мне уделом прозябание. – И почесал затылок обкусанными ногтями. Он заранее переживал, представляя себе, как у его гроба раздастся циничный хохот, а ведь смерть сама по себе достаточная кара.

– Идите спать. Завтра хмель пройдет. – Каэтане не терпелось отправить Данило в его номер.

Но тот уперся: такого артиста, как он, можно судить только по игре на сцене, а в обыденной жизни, как говорит Балиньо, у него и речь корявая, и жестикуляция не к месту.

– Они не понимают, что такое для актера прожитые годы! Истинная мука – выходить на сцену, после того как ты начал подкрашивать волосы.

Каэтана, охваченная сходными чувствами, молчала. Лишь под густым слоем косметики удавалось ей прятать морщины.

– Можно, я побуду у вас несколько минут? Каэтана бросила ему несколько цветастых подушек с постели, и он на них уселся. Пары спиртного понемногу выветривались, и речь его стала свободней.

– Все эти последние годы я трогал струны гитары с такой же нежностью, с какой трогал струны чужих душ, – закончил он чуть ли не со слезами.

На другой день Данило вернулся к вопросу о своей смерти. Каэтана в артистической уборной расставляла баночки и тюбики с краской на туалетном столике. Несколько месяцев они были связаны с цирком и ждали случая возобновить работу в небольших театрах и кинотеатрах внутренних районов Бразилии.

Каэтана по обыкновению перед выходом на арену съедала апельсин. Парусина цирка-шапито ревела под ветром, как разъяренный лев.

– Я уже сказал вам, что могильщик из меня не получится. Да и что вы так заботитесь о церемониале, где единственным обязательным гостем будет мертвец?

И Данило предложил Каэтане леденец, как гостинец и залог доброй воли.

– Разве непонятно, что у меня, несмотря на грубую внешность, очень благородные чувства и нежная душа? Тогда зачем же все хотят меня уязвить? Разве нам мало этой несчастной жизни, которая заставляет нас волочиться по Бразилии, наступая на клещей, змей и скорпионов?