Сладкая песнь Каэтаны

– Вот вам банан, – сказал он и повысил голос, чтобы слышали все присутствующие в холле: – Суньте себе в задницу.

В баре Франсиско указал гостю на столик, соседний со столиком Полидоро.

– Выпейте чего хотите. Вы – гость Полидоро, мое дело только открывать бутылки. Мы двадцать лет ждали приезда Каэтаны, а не писали ей, потому что не знали ее адреса. Где же вы путешествовали? Расскажите, я весь внимание.

Первая щедрая порция показала отличное качество виски двенадцатилетней выдержки.

– У меня припасено еще несколько бутылок, – сказал Франсиско, заметив, что питье актеру понравилось, и присел к его столику, благо в баре почти никого не было.

– А какое еще письмо вы посылали Полидоро кроме того, что пришло в понедельник? – Франсиско выспрашивал осторожно, чтобы не возбудить подозрений.

Видя такое гостеприимство со стороны Франсиско, Данило почувствовал себя уверенно. Зря Каэтана предостерегала его: Франсиско порядочный человек и горит желанием угодить.

– Каэтана не любит писать. Из-за этого и не стала драматургом, зато на сцене она импровизирует – облагораживает текст, написанный лучшими авторами. Как-то раз изменила две реплики в диалоге самого Машадо де Ассиза[19]. И знаете, получилось лучше.

Данило потер руки. От выпивки по телу разлилось блаженство, тем более что Франсиско считал его человеком, достойным особого обхождения. Если бы за выпивку пришлось платить, его скудных сбережений не хватило бы.

– Пора бы уже Бразилии ценить своих артистов, – продолжал обольщать его Франсиско.

Данило, сев на любимого конька, не обратил внимания на слова буфетчика.

– Каэтана уважительно относится к чужим произведениям: изменяет пять-шесть фраз, и всегда с полным основанием. Что до писем, она их никогда не любила. После записки, которую она оставила Полидоро в день бегства, написала только письмо, возвещавшее о ее прибытии в Триндаде. Каэтана никогда не хотела стать писательницей, впрочем, это занятие малопривлекательно. Как только она вышла из младенческого возраста, ее единственным желанием было играть на сцене: она ведь из артистической семьи. Веспасиано, воспитавший ее, гордился тем, что у него никогда не было постоянного дома. Он кочевал, подобно улитке тащил свой дом на горбу. Да и мы такие же: порой не знаем, в какую еще бразильскую дыру сунуться.

Франсиско высоко оценил речь Данило, чуточку многословную, но в хорошем ритме. Тот как будто выступал на сцене: рисовал действительность резкими мазками, как бы заставляя сопереживать то, что происходило с ним на сцене и за ее пределами. Давно не попадался ему такой разговорчивый человек, способный снабдить его интересными новостями, которые можно сразу же распространять.

– Угощайтесь, Данило, не стесняйтесь. Тот, кто платит, может купить половину Триндаде, – говорил он, снова наполняя ведерко со льдом.

Князь Данило пил жадно, извергая словесный фейерверк:

– Вы были знакомы с дядюшкой Веспасиано? Он основал театральную группу «Пилигримы», которая, к сожалению, больше не существует. А была знаменита по всей Бразилии.

Данило возвращался к прошлому Каэтаны, которое было и его прошлым, хотя считал эту тему неблагодарной. Всякий раз вспоминались новые факты, к ним надо было прилаживаться.

– Трудно говорить о тех временах, когда мы блистали по всей Бразилии. Не хватает мне книжной учености, мало я учился. Помню только отдельные истории, не связанные между собой, поэтому приходится прибегать ко лжи. Так поступают все артисты. Верно ведь, что мы любители соврать?

Данило пил виски – напиток, к которому он не привык, – как если бы это была кашаса. Набухшие веки показывали, что он перебрал.

– Без лжи мы пропадем, Франсиско. Только благодаря лжи верим мы в воспоминания, которые сами приговорили к забвению. И что было бы с нами без иллюзорной любви, без ложной сытости? Только ложь согревает одиночество.

Взгляд Франсиско, поначалу льстивый, теперь призывал Данило умерить жадность к выпивке.

– Не притворяйтесь, Франсиско. У вас лицо человека, у которого нет жены в постели и горячего ужина в духовке. Не отпирайтесь. Иначе вы не стали бы столько времени слушать меня.

Франсиско прикрылся снисходительной улыбкой и посмотрел на бутылку. Он охотно прощал собеседнику его слабости, крайности актера были ему по душе. Нет, жизнь не противопоставит их друг другу.

Данило закрывал глаза, воображая, что откроет их при свете мощных прожекторов на сцене с поднятым занавесом и публика будет аплодировать, вызывая его на бис. А ему надо было добраться до эпилога.

– Вы правы, – печально сказал Франсиско, – всякий рассказчик – человек одинокий. – Меж тем он не возражал бы, если бы Данило продолжал свои бурные излияния: его запас новостей давно истощился, ему уже было нечем увлечь посетителей. Он повторялся, всем надоедал, поэтому срочно были нужны новости, которые обретали бы достоверность, лишь будучи окружены ядовитым ореолом лжи и злословия.

Данило растрогался: давно уже искал он друга, искреннего и надежного, сохранившего совесть.