Сладострастный монах

Мы оцепенели от ужасного голоса. Не дождавшись от нас ответа, она начала визжать, но, поняв, что это не помогает, замолчала. Мы знали, что она не отходит от двери, но желание пересилило страх и мы возобновили увеселения. Услыхав, как скрипит кровать, Франсуаза вновь принялась вопить.

— Николь! — кричала она. — Ну разве ты после этого не шлюха? Может, остановишься?

Николь забеспокоилась, но я утешил ее: мол, семь бед — один ответ, тем паче что нас уже обнаружили. Николь молчаливо согласилась и начала подмахивать еще пуще. Они похлопывала меня по заду, жалила язычком мои уста, а потом забралась на меня и принялась е…ться с отвагой бравого солдата, равнодушного к разрывающимся вокруг него снарядам. Когда мы приблизились к вершине, отчаянные и полные зависти крики старой ведьмы только подогревали наш азарт. По окончании соития мы, задыхаясь, признались друг другу, что в жизни не испытывали ничего более захватывающего.

Пять раз за весьма короткое время — не так уж плохо для выздоравливающего. И хотя еще оставался порох в пороховницах, я рассудил, что благоразумие лучше доблести. Старая стерва могла не на шутку рассердиться и прибегнуть к суровым мерам, например, поднять всех на ноги посредством колокольного трезвона. Хороши бы мы тогда были: пришлось бы покинуть комнату на виду у всех в чем мать родила, что едва ли приличествует юноше и девушке.

Самым мудрым решением было бежать, не дожидаясь переполоха. Так я и поступил, воспользовавшись окном, но прежде решил, что дураком буду, ежели оставлю Николь в неведении, что героем столь порадовавшей ее ночки был отнюдь не богослов. Признаю, во мне говорило тщеславие, но разве читатель поступил бы иначе, окажись он на моем месте?

— Дражайшая Николь, — проворковал я ей на ушко, — надеюсь, ты осталась мною довольна?

Она со всем пылом заверила меня, что так оно и есть.

— Готов поспорить, что прежде у тебя и в мыслях не было, что маленький смешной паренек, на которого ты вечно смотрела сверху вниз, способен на такие подвиги, — продолжал я. — Как ты в нем ошибалась! Видит Бог, он не заслужил подобного обхождения. Теперь тебе ведомо, что он мал да удал. Прощай, дражайшая Николь. Имя мое — Сатурнен, и я всегда к твоим услугам.

Поцеловав ее напоследок, я оставил ее в полной растерянности pi с отпавшей челюстью.

И, повторяю, читатель на моем месте поступил бы точно так же.

Все еще не придя в себя от приключения, что выпало на мою долю, я с нетерпением ждал наступления утра, дабы узнать, чем все это закончится. Мне удалось посрамить богослова, и от радостного возбуждения я не мог сомкнуть глаз.

Разумеется, меня никто не заподозрит, а на молчание Николь можно было положиться. Я про себя посмеивался в предвкушении того жалкого вида, в каком обнаружу завтра домочадцев. Кюре, ясное дело, напустит на себя важность и не станет скрывать дурного расположения духа, но я не окажусь в числе тех, кто почувствует на себе его тяжелую руку.

Франсуаза, как пить дать, учинит тщательную проверку всем воспитанникам, ни одного не пропустит. Глаза у нее при этом побагровеют от злости. И, конечно же, она выберет среди старших учеников подходящую жертву для своей мести — не за те удовольствия, что получила сама, а за те, что достались Николь. На меня, по причине малого роста, подозрение падет в последнюю очередь. Николь, вероятно, и носа не покажет, иначе сразу покраснеет, примет виноватый вид, а желание, что будет сквозить в ее взглядах, обращенных на меня, выдаст ее с первой минуты.

Меня так поглотили эти счастливые размышления, что я не заметил, как наступил рассвет, разрисовавший стены комнаты розовым цветом. Лишь тогда Морфей сомкнул мне веки, которые не размыкались до полудня.

Пробудившись, я с удивлением обнаружил у своей постели Туанетту, побледнел и затрясся от страха, что открылась моя роль в ночных проделках.

— Тебе нездоровится, Сатурнен? — заботливо спросила Туанетта.

Я ничего не ответил.

— Раз ты болен, то, полагаю, ты не сможешь поехать с отцом Поликарпом, который сегодня покидает нас. А он рассчитывал взять тебя с собою.

Упоминание об отъезде развеяло все мои тревоги.

— Никогда в жизни я не чувствовал себя лучше, чем сейчас! — воскликнул я и выскочил из постели. Прежде чем Туанетта успела удивиться внезапному переходу от уныния к ликованию, я уже был одет и последовал за нею.

Я покидал дом кюре без малейшего сожаления. Даже мысль о том, что я, быть может, никогда не увижу Николь и Сюзон, нимало меня не беспокоила.

Отец Поликарп радостно приветствовал меня, Амбруаз же с любовью обнял на прощание. Я уселся сзади святого отца на его клячу и помахал рукою Туанетте и Амбруазу.

Часть вторая

Так я вступил в новую пору своей жизни. С рождения мне было назначено пополнить святое племя, живущее за счет легковерных. Можно сказать, сама природа прекрасно оснастила меня для этого поприща, к коему я чувствовал несомненное призвание.