След солдата

Через некоторое время на лесенке, ведущей в дом, показалась Сием с тяжелой корзиной за плечами. Лыонг привстал и смущенно поздоровался.

- Ой, Лыонг! - вскрикнула Сием.

- Пришел навестить старика… - окончательно растерялся ротный.

- Его долго не будет. - Сием сняла заплечную корзину и пошла взять хворосту для очага. - Он сейчас в волости работает, там и ночует. Очень занят, редко-редко домой приходит.

Лыонг взял у нее из рук хворост и стал подкладывать в разгоревшийся огонь. Снаружи, отражаясь от скалистого склона, доносился гул самолетов; сквозь густую листву проникали блики света от висевших над Таконом осветительных ракет. Давно уже Лыонг не сидел вот так, под крышей, у теплого очага. Пляшущие языки пламени, казалось, сулили ему какую-то тревожную, беспокойную радость. Он украдкой взглянул на Сием: ровный пробор делил длинные волосы над бело-розовым лицом, Лыонгу вспомнилось, как он на передовой мечтал посидеть вот так, рядом с Сием, полюбоваться на нее, послушать ее голос. Нечего было кривить душой: он любил ее, и теперь сам себе признавался в этом.

Сием взяла из аккуратно сплетенной тростниковой корзинки несколько клубней маниоки и начала их чистить. Проворно мелькал в руках нож, спиралью падали измазанные землей очистки, обнажая белизну клубней. Сием подняла голову, глубокие черные глаза глянули на Лыонга.

- Как вы похудели, Лыонг…

Лыонг, потирая руки над потрескивавшим огнем, вдруг, сам не зная почему, спросил:

- О нем есть какие-нибудь известия?

- О ком?

- О Киеме…

- Не надо, не говорите о нем!

- Старику ничего не удалось узнать?

- Старик ушел, и сегодня мы с вами здесь одни. Лучше расскажите, как вы воюете там, у Такона…

Лыонг стал рассказывать. Говорил он много и, как ему казалось, неинтересно, но Сием ловила каждое его слово.

- Знаете, - неожиданно прервала она, - я видела сон, будто вас убили. Я так плакала. Хотя… Мне было очень жаль вас, но я не буду больше говорить об этом. Ведь вы, наверное, как все люди с равнины, считаете, что говорить о смерти - значит накликать ее…

- Откуда вы знаете про эти предрассудки?

- Я в детстве тоже жила на равнине… Лыонг, когда разобьете американцев, вы где будете?

- Это командованию виднее, а я не знаю. Слышали небось, как солдаты поют? «Мы идем туда, где враг» - слова в песне такие…

- У вас какое-нибудь дело к старику? Вы поэтому пришли?

- Да нет, пара дней свободных выдалась, вот и решил навестить его… и вас.

- Вы откуда родом?

- Издалека. У нас большинство - издалека.

- Я знаю. Помните, как вы появились у нас в первый раз? Я уже тогда знала, что вы из Освободительной армии и что вы издалека…

«Я нравлюсь ей, она, наверное, любит меня!» Привыкший только к окопам, Лыонг рванулся было встать и уйти, но не хватило духу расстаться вот так, сразу, и пришлось излишне внимательно разглядывать висевшее на стене охотничье ружье Фанга, а потом опустить взгляд на плясавшее в очаге пламя.

4

Тхай Ван часто вспоминал ту ночь, когда он простился с замполитом Кинем и вслед за Лы и Каном отправился в артполк «Кау». Привязав свертки с одеждой к вещмешкам, которые они взяли на голову, все трое вплавь переправились через реку Себангхиенг. Студеная вода острым ножом резала тело. На середине реки они услышали, как по ту сторону, в разрушенном лаосском селе, громко запел петух, приняв осветительные ракеты за пробуждавшуюся зарю.

Лы с удовольствием наблюдал за проворными и точными, как у заправского солдата, движениями Тхай Вана, когда тот плыл - оказалось, что плавает он очень хорошо, - и когда одевался, и когда проверял личное оружие уже на берегу. Имя Тхай Вана хорошо было известно солдатам, и весть о том, что Тхай Ван находится сейчас в действующей армии, разнеслась молниеносно. О встречах с ним солдаты с жаром рассказывали друг другу, припоминая мельчайшие подробности. Один описывал, как встретил Тхай Вана у ручья неподалеку от перевала; какой-то совсем юный боец со смехом рассказывал, как Тхай Ван в очках переплывал реку; кто-то припомнил, как слушал его стихи еще во время войны против французских колонизаторов. Тут же читали стихи Тхай Вана, учили их наизусть, а те, кто сам пробовал сочинять стихи или хотя бы частушки, вообще говорили о нем не иначе, как почтительно-приглушенными голосами.