Следствие не закончено

У Ленки-псиши — дочери керченского рыбака — гибкая и сильная фигура рано сформировавшейся девушки-южанки, голову венчает строптиво лохматящийся ворох волос, от природы темных, с искусственной рыжинкой, а на лице, не утерявшем еще девчоночьей округлости, даже Незлобина — видавшего виды человека — поражают каким-то неестественным безразличием глаза: это не живые очи молодой девушки, а так — вроде перламутровых пуговиц, нашитых на лицо матерчатой куклы.

И тонкие, со следами маникюра, девичьи руки, выложенные на стол, кажутся безжизненными.

«А ведь и моя Натуська сейчас была бы такой же… — снова, — в который уже раз! — непрошено возникало в голове Михаила Васильевича воспоминание о дочери. И тут же — протест: — Такая же?.. Нет, нет, конечно. Да разве я, любящий отец, допустил бы…»

Ненужные мысли: дождливой осенью 1946 года умерла его единственная дочурка. Менингит — страшное какое слово!

«А вот эта живет — никому не нужная…»

Никому не нужная, потому что тоже в 1946 году и в том же праздничном месяце Елена Криничная потеряла отца. А вскорости лишилась и матери.

В ходе следствия не только по скупым показаниям Ленки-псиши, но и документально было установлено, что родилась Лена в апреле 1935 года (опять почти полное совпадение — и его Наташа родилась в том же году и в том же месяце) в одном из небольших рыбацких поселков под Керчью, что отец ее, Степан Никифорович Криничный, происходил из кулацкой семьи, не раз привлекался к ответственности за браконьерство, а в 1941 году, будучи призван в действующую армию, как было установлено, добровольно сдался в плен гитлеровцам, хотя сам Криничный это отрицал.

А кончил Степан Никифорович совсем плохо: осенью 1946 года, досыта намыкавшись по «проверочным лагерям», он во время очередного допроса проявил буйство и тяжело ранил военного прокурора.

За это, естественно, и понес полную меру наказания.

Словом, на двенадцатом году жизни Лена осталась круглой сиротой.

История для первых послевоенных, путаных-перепутаных лет довольно заурядная.

Да и в дальнейшей судьбе, видимо, в отца своенравной и строптивой девчонки ничего необычного не было: даже страшно подумать, скольких несмышленышей война оставила на перепутье!..

…— Ну что ж, гражданка Криничная, хочу в последний раз вас предупредить, что искреннее признание для суда всегда является обстоятельством, смягчающим вину, — негромко заговорил после затянувшегося молчания Михаил Васильевич. Помолчал, захлопнул папку и, пожалуй, с сочувствием поглядел в лицо девушки, затененное свесившейся гривкой волос. — А учитывая ваш возраст…

— Докрутилась, значит, веревочка, — перебила следователя Ленка, резко мотнула головой, откидывая со лба волосы, и, встретившись взглядом с Незлобиным, неожиданно улыбнулась. Нехорошо улыбнулась, с издевочкой. — Прямо не придумаю, чем и отблагодарить вас, гражданин следователь. И вас, и того сердобольного дядечку… Сладили вы со мной!

«Сладили!» — это короткое слово совсем не понравилось Михаилу Васильевичу. Именно час тому назад, после очной ставки со свидетелем Семеном Семеновичем Утенышевым, у которого снял на лето комнату назвавшийся студентом Аркадий Челноков и где он был отравлен, — Ленка-псиша вдруг точно сломалась. Может быть, на девушку подействовало ласковое обращение к ней Семена Семеновича: «Напрасно ты, девушка, запираешься. Дело-то ведь доказанное. А главное — повинную голову, как говорится, и меч не сечет. Да и судить тебя будут не враги твои, а простые советские люди. Не напрасно и суд наш называется народным».

Прямо чуть ли не отеческая забота о дальнейшей судьбе Елены Криничной прозвучала в словах этого пожилого, благодушного на вид человека.

Видимо, после этих слов Ленка-псиша поняла, что дальнейшее запирательство просто-напросто бессмысленно.

Потому и сказала еле слышно, не поднимая низко опущенной головы:

— Да… Никуда не денешься.

Но, как это ни странно, именно в тот момент, когда вина Елены Криничной казалась полностью доказанной, у следователя Незлобина возникло сомнение.

«Сладили!» — настораживающе прозвучало слово.

А кроме того — ну никак не мог Михаил Васильевич заглушить в себе чувства обыденной жалости. Хотя и говорится, что люди, вершащие правосудие, должны быть кристально честными перед законом и бесстрастными, как само «Уложение о наказаниях», но настоящий человек не теряет человечности даже при таких деяниях, которые требуют полного бесстрастия.

— И все-таки вы не все сказали, гражданка Криничная, — сказал Михаил Васильевич и, опершись о стол обеими руками, поднялся с кресла.

— А мне наплевать — верите ли вы мне или не верите! Я ведь теперь тоже… только собакам доверяю. И то — не породистым кобелям, вроде вашего отставного героя, а вот таким, как я, — запаршивевшим сучонкам!

На какие-то секунды в глазах-пуговицах Ленки-псиши появилась живинка — злость их очеловечила. И голос девушки зазвучал по-иному — гортанно и гневно:

— Мне бы сейчас волю дать да посадить на ваше место — я бы всем показала.

— Кому — всем? — с обострившейся заинтересованностью спросил Незлобин.