Слезы черной вдовы

- Не очень часто, слава Богу, - ответила она. - Но случается. Все как будто во сне в такие моменты… называйте это приступами, если вам угодно. Я хожу, что-то делаю, все вполне осознаю, как мне ди… однако после оказывается, что я совершила нечто гораздо более страшное, чем думала. - И совсем тихо, ниже склонив голову, добавила: - Должно быть, я и правда сумасшедшая, как считает моя сестра.

Глава XVII

- Ну, что тебе рассказать, Степан Егорыч? Ежели кратко, то у господина нашего художника одна песня: что ходит он каждый день из дому картинки свои рисовать. К Раскатовой, мол, сроду не заглядывал, да и вообще не помнит, когда в последний раз говорил с нею. Ну, брешет же, как сивый мерин!

Девятов, сняв сюртук и расстегнув ворот сорочки, поставил одну ногу на банкетку, обитую дорогущей парчой, и, придирчиво нахмурившись, начищал свои башмаки. По серьезному его выражению лица можно было подумать, что его и впрямь заботит то, что он говорит - а вовсе не башмаки.

Заметив варварство, совершаемое с банкеткой, Кошкин болезненно поморщился и швырнул в товарища газетой:

- Постелил бы хоть! - в отчаянии вырвалось у него.

Ей-Богу, Кошкин предпочел бы спальную попроще. В этой - с затянутыми шелком стенами, с камином, облицованным гранитом, с мебелью, инкрустированной золотом - он чувствовал себя, как в музее. Так и хотелось разуться, прежде чем ступить на персидский ковер. Но Кошкин сдержался, конечно, не разулся: он просто обошел ковер вдоль стены, по паркету, и сел на скромный стул возле бюро.

Даже странно: вроде и жалование он получал вполне приличное, и к вещам дорогим и качественным давно привык - но именно к качественным, практичным вещам. На них он никогда не экономил и матушке не позволял. Но вот иметь в доме этот идиотский камин в граните… наверное, дослужись Кошкин хоть до генерала, он такой не заведет. Глупый же совершенно предмет обстановки: не греет вовсе, а только дымит. То ли дело русская печка…

Нет, никогда Кошкину не научиться пользоваться всей этой роскошью как должно, легко и непринужденно: он на полном серьезе опасался, что в любой момент в комнату войдет местная экономка и, придирчиво проинспектировав комнату, возмутится, что здесь накурено.

Он еще раз с досадой поглядел на Девятова, за которым остались ошметки грязи на ковре:

«Вот у него в родне точно графья какие-нибудь были. Или свиньи».

- Может, и не брешет-то художник, - возвращаясь все-таки к теме разговора, ответил Кошкин.

- А портрет? - изумился такому предположению Девятов. - Я попытался, было, спросить, кто заказал запечатлеть Раскатову, так художник этот ажно позеленел от злости! Как, мол, я предположить посмел, будто он, гений кисти и точилки, мзду за свои шедевры берет. Утверждает, что никогда не писал портретов на заказ. А это уж явная ложь - я интересовался.

- Ну да… - нехотя согласился Кошкин.

- С портретом, кстати, вообще мистика: я ведь напросился к художнику этому в мастерскую, думал носом его ткнуть - так нет ведь его там, портрета-то!

- То есть?

- Натурально - нет! Художник говорит, что и не было ничего подобного - не рисовал он Раскатову и все тут. Эти… галлюцинации у нас массовые, ага. Как узрели неземную красу вдовушки-Раскатовой, так и мерещатся всюду ее портреты. Что там с нею, кстати, призналась?

Кошкин неопределенно пожал плечами и кивнул на папку с бумагами.

- Читай, если хочешь.

Это был отчет для графа Шувалова, копию которого Кошкин уже успел отправить в Петербург с доверенным человеком.

Беззастенчиво развалившись на кровати Кошкина - не менее роскошной, чем прочее убранство комнаты - Девятов погрузился в чтение. Кошкин проследил за ним ревниво: он только теперь почувствовал, что смертельно устал за эти два дня, и сам бы с удовольствием повалился на мягкую постель и забылся сном.

Увы, вместо этого он принялся снова и снова перебирать в уме пункты своего отчета и думать, достаточно ли ясно он изложил ситуацию. В отчете Кошкин, опуская многие-многие детали, поведал, что расследование продвигается отлично. Что графиня хоть и на словах лишь, в личной беседе, но призналась ему в убийстве мужа и Леонида Боровского. Боровской же, - Кошкин особенно это подчеркнул, - преследовал ее, замужнюю, между прочим, даму уже несколько месяцев, незваным явился на ее дачу в Горках, поставив под удар репутацию Раскатовой. Возможно, и вовсе это была защита, а не расчетливое убийство - Кошкин собирался прояснить это при первой же возможности.

- Защита? - недоверчиво переспросил Девятов. - И от мужа, скажешь, защищалась? Извини, конечно, Степан Егорыч, но ты, по-моему, чушь написал. Тебя послушать, так ее только к лику святых остается причислить. Двоих человек дамочка угробила! Двоих! И еще одного - почти что! И вообще, ежели она призналась, то чего мы до сих пор здесь торчим?

У Кошкина не было желания обсуждать с кем-либо свои действия - возможно, как раз оттого, что он и сам чувствовал, что не вполне прав.

- Потому что она просила дать ей время до пятницы - мужа похоронить, - ответил он нехотя.

- А ты что?

- Я позволил.