Слезы черной вдовы

Разозлившись на кулон, Кошкин убрал его обратно в карман. Потом понял, что теперь уж точно не уснет и решился выглянуть за дверь. В доме стояла тишина почти что мертвая - все спали, за исключением разве что Девятова, который отправился добывать пропитание. Кошкин был уверен, что и караульный графини спит - но нет, стоило ему приблизиться, полицейский живо подскочил, вытянувшись по стойке смирно. На столе перед ним лежал разобранный револьвер, который, очевидно, тот чистил.

- Докладывать нечего, все спокойно, Ваше благородие! - предусмотрительно понизив голос до громкого шепота, отрапортовал он. - Барыня раз только выглядывали - спокойной ночи пожелать, и уже час, как у них даже свет потушен.

Кошкин кивнул. Это он настоял, чтобы Раскатова оставила сестру после того как Надежду Дмитриевну осмотрел доктор, и ушла к себе. Она не хотела сперва, но Кошкин напомнил ее же слова о «приступах», и та, вполне оправданно испугавшись, не стала более спорить.

Господин Басов - уездный врач - объяснил, что у Надежды Дмитриевны лихорадка, вызванная даже не столько переохлаждением, сколько нервным срывом. Что и неудивительно, - посчитал Басов, - учитывая произошедшие в доме события и крайне обостренную впечатлительность девушки. А про себя Кошкин тогда отметил, что доктор еще не знает, что пару часов назад «впечатлительная девушка» сдала свою старшую сестру полиции. Сам он не сомневался, что именно этим и вызван ее нервный срыв.

И теперь он имел все основания опасаться, что, стоит Надежде Дмитриевне пойти на поправку - вторично, перед судом, она своих слов не повторит. Одумается.

Кошкин и караульный одновременно вздрогнули, потому что с первого этажа раздался и повис в тишине коридоров тяжелый металлический лязг, неожиданно сложившийся в мелодию. Часы в библиотеке били три ночи.

- Вот же ж… - перекрестился караульный, - каждый час днем и ночью бьют, а я все вздрагиваю. И как хозяева еще спать умудряются под этот грохот?!

- Хозяева привыкли, - мрачно отозвался Кошкин.

Позже он распорядился, чтобы караульного сменили, хоть тот и лгал, будто вовсе не хочет спать. Сам же Кошкин, мучаясь бессонницей, еще побродил по ночному дому и, в конце концов, не удержался от того, чтобы спуститься в библиотеку.

Здесь он добавил света и, отойдя в угол, снова и снова пытался представить себе, что же произошло в этой комнате двое суток назад.

Девятов говорил, что граф на момент убийства стоял возле стеллажа с книгами, Боровской - у двери в коридор, как раз там, где были найдены капли крови. А убийца находился у выхода на террасу: то есть, логично было бы предположить, что он и проник через эту дверь - с улицы. Хотелось бы сказать, что это был кто-то чужой, потому как домашние, Раскатова в частности, вошли бы через дверь.

Однако Кошкин и сам понимал, что его предположения вилами по воде писаны: никто не знает, сколько эта троица - Раскатова, граф и Боровской - находились в библиотеке и разговаривали. Они могли хоть тридцать раз поменяться местами!

Правда, в этом случае становилось совсем неясно, как двое здоровых и сильных мужчин позволили застрелить себя женщине довольно-таки хрупкого телосложения? Почему они даже не пытались отобрать у нее оружие, видя, что та не в себе? А они не пытались: в комнате, не считая опрокинутого стула, вовсе не было следов борьбы. Неужто они просто стояли на своих местах и ждали, пока Раскатова разрядит в них револьвер?

И часы… домашние все, как один, утверждали, что ничего не слышали в ту ночь. Кроме обычного боя часов, нужно думать. О котором они тоже не упоминали, потому как давно привыкли считать его лишь фоном. Вывод один: убийца произвел выстрелы одновременно с боем часов, заглушившим все. Совпадение? Едва ли… Очень похоже на то, что убийца спланировал это заранее.

Сумасшедшая Раскатова спланировала? Сомнительно. Для этого нужен твердый разум. Так что либо Раскатова цинично лгала насчет своих «приступов» и убила обоих мужчин расчетливо и хладнокровно, либо, - до чего же нелегко было Кошкину признавать это, - кто-то посторонний совершил эти убийства и, более того, пытается саму Раскатову заставить поверить в свою вину…

Глава XVIII

Завтрак в семье Рейнеров поглощали как обычно в тяжелой давящей тишине. Если вчера еще нет-нет, да и нарушал эту убийственную тишину Максимка, за что на него тотчас шикал мерзкий французишка-гувернер, то сегодня ни свет ни заря мальчика отправили в Петербург, и в доме стало просто нестерпимо тошно. На отъезде сам Грегор и настоял: так ему было намного спокойней. К слову, он до сих пор был удивлен тем, как легко его брат и невестка согласились отослать сына: они-то ни о какой угрозе, нависшей над Максимкой, не подозревали, и даже в то, что мальчик был ночью на озере, их до сих пор никто не посвятил. Тем не менее, будто только предложения Грегора они и ждали:

- Да-да, - сию же минуту согласилась Ольга, - Максим этим летом просто невыносим, своими выходками он доводит Николая Романовича до ужасающих мигреней. Пускай отправляется в Петербург с monsieur Жуппе и знает, что это его наказание.