Слезы черной вдовы

Она была крайне недовольна им, да и, бросив взгляд на лицо Вари, Кошкин сам понял, что обидел сестру, ничем не провинившуюся ни в тот вечер, ни, тем более, сегодня. Варя молча глотала слезы и пыталась отвернуться.

Сойдя вслед за матерью на мостовую, в сумерки Петербурга, он уже ясно понимал, что не вполне прав и готов был повиниться перед матерью.

- Сейчас же вернешься и извинишься перед Варенькой! - велела она, не допуская с его стороны возражений.

- Хорошо, мама…

- И еще, Степа: хочешь ты или нет, но к весне мы с Варей уедем в Москву. Под моим приглядом ничего с нею не случится.

- Не позволю! - чувствуя, как бешенство вновь овладевает им, вскричал Кошкин. - В себе ли вы?! Мне и того хватает, матушка, что вы в театре служите, а если еще и Варя… это что же вы хотите, чтобы она кем-то вроде Зойки стала?

- Стёпушка, Стёпушка… - мать досадливо качала головой, - много ли месяцев прошло, как ты сам с Зоей гулял? А теперь стыдишь меня как поп на проповеди.

- Прекратите, матушка! Давно то было и былями поросло! Что ж мне теперь жениться на Зое, что ли?

- Ох, Стёпушка… - продолжала сокрушаться мать, - ученый ты у нас, университеты кончал, а как дурачком был, так и остался. Да женись ты на ком хочешь! Дашенька тебе и впрямь отличною женой будет: тиха и слова поперек не скажет, что б ты не творил. И для карьеры твоей опять же польза. Тем более что в обществе, в которое ты стремишься, так и принято: гулять с одними девицами, а жениться на других, на приличных. Только вот помни, сынок, что отец твой, царствие ему небесное, всю жизнь со мною прожил, с неприличною. И счастлив был! И когда у меня на руках умирал, то Господа благодарил, что я с ним была - я, а не какая-нибудь мамзель, которая ему карьеру помогла сделать!…

- Матушка… матушка, простите, я не то хотел сказать.

Мать, отвернувшись в переулок, вздрагивала плечами и плакала, а Кошкин, чувствуя себя хуже некуда, не знал теперь, как забрать назад сказанное.

- Не поедем мы с Варей к Сусловым, - зло утирая поданным платком слезы, уже спокойнее сказала та. - Не рады нам будут. А ты, сынок, женись на Дашеньке, не слушай меня. Она девушка хорошая. Ты только не обижай ее.

…Мама с Варей и впрямь уехали, забрав экипаж. Кошкин же, чертыхаясь и проклиная сегодняшний вечер, не без труда поймал извозчика и поехал таки на именины. Не ехать теперь нельзя. Как бы там ни было, но даже мать одобрила Дашеньку - глупо теперь от нее отказываться. Тем более что, раз они сами выслали приглашение, то вовсе не против видеть его зятем. Не приятного же собеседника в нем нашла вдовая генеральша?…

Что касается остального… да, отец тоже служил в полиции. Да, он был хорошим человеком, нажил уйму друзей, любил и был любим женою. Но умирал он мучительно - от шальной пули, в неком грязном казенном госпитале, вовсе не оставив жене и детям средств к существованию. Жалкой его пенсии никогда ни на что не хватало.

Кошкин любил отца, но всегда, с самого детства, был уверен, что тот неправильно прожил жизнь. Что уж сам-то Кошкин его ошибок точно не повторит.

***

Гостей у Сусловых было несколько больше, чем рассчитывал застать Кошкин. Он, разумеется, опоздал, снова сославшись на служебную занятость, поздравил именинника, десятилетнего сына генеральши Авдотьи Григорьевны, после чего его предоставили самому себе. Хотя, чем еще можно заняться на подобном вечере? Кошкин был полон решимости, потому следующие два часа ни на шаг не отходил от Дашеньки: танцевал с нею, ухаживал и пытался отыскать хоть какую-нибудь тему для беседы, которую она способна была подержать. Только спустя те два часа ему уж вовсе стало невмоготу вытягивать из Дашеньки слова… он все чаще начал отлучаться к столу с напитками. Вино показалось ему кислым, а шотландский виски - ничего, неплохо пошел. Кошкин даже сумел отвлечься, повеселел и лихо отплясал с Авдотьей Григорьевной задорную польку. Когда же танец окончился, Кошкин снова направился, было, за виски, но генеральша его придержала:

- Степан Егорыч, Дашенька в лоджию только что вышла, да накидку позабыла, - прикрываясь веером, сообщила она. - Вы пошли бы, отнесли.

Тот запнулся, обескураженный такой поспешностью, но все-таки кивнул. Право, сколько еще можно сюда ездить? Лучше покончить с этим поскорее. Он отдал официанту бокал, к которому так и не притронулся, вздохнул, собираясь с мыслями, и направился в лоджию.

Дашенька стояла спиной к нему, одетая в красивое нежно-голубое платье с открытыми плечами, а завитые темные локоны осторожно касались точеной ее шейки.

Кошкину пришлось даже зажмуриться, чтобы наваждение - будто перед ним Светлана - отошло прочь.

«Господи, ну отчего ей не быть хотя бы блондинкой?…» - В груди у него мучительно заныло, и виски здесь был бессилен.

Дашенька же, вероятно услышав шаги, обернулась, и, уж чего Кошкин никак не ожидал, глаза ее были заплаканными.

- Я… вам, должно быть, холодно, Дашенька, я принес вашу накидку.

- Благодарю, вы так добры…

Она наклонила голову, тайком утирая слезы. Кошкин хотел бы не спрашивать, да, наверное, это было бы неприлично:

- Отчего вы плачете?