Слямбу катамбу нок! или Приключения первобытного выдумщика

Впереди сидел Напролом и легонько направлял мамонта то ногой, то тупеем копья. За ним умостился Дум. А между ними лежала большущая охапка свежего тростника, нарванного на памятном озере — чуть не стог. Наголодавшийся зверь то и дело поднимал на ходу хобот и обнюхивал зелень, а то и набирал пучок и отправлял в рот. Запас корма на спине был, наверно, еще одной хитростью Дума.

Самый Большой, похрумкивая в такт своим шагам сочными стеблями, шел в сторону захода Солнца.

Хоть-Куда иногда спрыгивал со спины гиганта и проверял дорогу. Он находил по кострищам места, где они ночевали, узнавал по зарубкам деревья, мимо которых они проходили (Напролом не забывал "расписаться" на каждом одиноком дереве), по царапинам, оставленным кремневыми ножами, — камни, где наши путники присаживались отдохнуть.

На стоянках, прежде чем позаботиться о себе, люди нарезали кремневыми ножами целую гору всяких вкусных трав для Самого Большого.

И все же, засыпая, люди боялись, что ночью мамонт возьмет да и уйдет. Надо было бы привязывать его, но не существовало тогда такой крепкой веревки, что удержала бы Самого Большого. Оставалось приготовлять ему как можно больше вкусной еды, от которой невозможно оторваться, что они и делали.

Когда люди впервые разожгли при Самом Большом Костер, он испугался и чуть не убежал — мамонт хорошо знал, что такое лесные и степные пожары, от них гибнет все живое. Дум догнал его, что-то громадине долго говорил — остановил, вернул.

Теперь мамонт, увидав огонь Костра, даже подходил иногда ближе, но десять-пятнадцать шагов всегда разделяли зверя и огонь. Он неотрывно смотрел на него, переминался, вдруг, топнув, исчезал в темноте, готовый, наверно, убежать совсем, но через некоторое время возвращался и смотрел, смотрел… Гигант, казалось, хотел во что бы то ни стало понять страшное могущество людей, раз уж он попал к ним, — людей, покоривших даже огонь, сильнее и безжалостнее которого не было никого и ничего.

Люди часто охотились. Двое уходили, один оставался с ним. Чаще всего это был Дум. Он разговаривал с Самым Большим, приучая того к человеческой речи. Мамонт слушал, чуть шевеля огромными ушами, а сам следил с высоты своего роста за охотниками. Те долго-долго подкрадывались к добыче, потом кто-то из них вскакивал, взмахивал рукой, и зверь, пробежав несколько шагов, падал. Люди убивали на расстоянии! Это тоже не было понятно мамонту.

Охотники возвращались, запах свежей крови тревожил Самого Большого. По его огромному телу пробегала дрожь, шерсть на загривке вставала дыбом, мамонту снова хотелось убежать. Порой же он еле сдерживался, чтобы не броситься на людей и не растоптать их — на это ушли бы мгновения. Но подходил тот, кто чаще всего оставался с ним, — мамонт давно заметил, что он был вожаком в человеческой группе: его слушались даже те, что убивали на расстоянии, — подходил Дум, и его ласковая речь унимала дрожь, усмиряла, утишала воинственность зверя.

Дум был первым, кто спас его от голодной смерти, подтолкнув тогда к его рту свеженарезанный тростник.

И все-таки однажды Самый Большой захотел уйти. Еще днем он учуял запах стада мамонтов, прошедших недалеко от их пути. Он забеспокоился, поднял голову, повел хоботом влево, вправо, вверх, стараясь определить, не его ли это сородичи. Встревоженные люди соскочили с него. Но ветерок, принесший знакомый дух, стих, запах ослабел, вот и совсем исчез. Самый Большой и люди на нем продолжили поход.

Ночью же, когда люди уснули, когда огонь Костра погас и во всю силу засияла полная луна, Самый Большой вдруг почувствовал, что он остался один (странно, но Костер в последнее время приобрел для него облик живого существа). Один — никто не смотрел на него, никто не разговаривал, не звал, не проверял, достаточно ли у него травы. Люди спали, они были неподвижны.

Мамонт вспомнил, как взволновался днем, почуяв своих, и стал усиленно нюхать воздух. В широком потоке несильного ветра была одна тоненькая струйка, что несла в ночь запах стада его собратьев. Зверь, не опуская хобота, пошел навстречу этой струйке.

Он ушел уже далеко от Костра и, слыша запах своих, ускорял и ускорял шаги.

И вот мамонт бежит, позабыв обо всем на свете, несется сквозь ночь, почуяв где-то неподалеку отсюда своих, своих…

Даже сквозь шум собственного бега он услышал грозное рычание, которое тотчас узнал. Это был тигр — в то время громадное и опасное даже для Самого Большого животное. Потом за клыки его назовут саблезубым.

Тигр, рыча, стелился справа от него. Он готовился к прыжку. А другой тигр — значит, это тигр и тигрица, он вторгся в их владения — огибал его сзади, чтобы зайти слева.

Самый Большой резко остановился, тигры пролетели мимо и оказались перед бивнями мамонта. Он сделал выпад, пытаясь боднуть ближнего тигра бивнями, но тот успел отскочить. И, не сводя с громадины засвеченных луною глаз, снова стал заходить сбоку. Тигрица, поняв маневр супруга, отпрыгнула в другую сторону и напружинила задние лапы.

Мамонт успел отступить до прыжка кого-нибудь из них к себе на спину.