Слоновья память

Он резко распахнул дверь и обнаружил, что родители мальчишки, согнувшись, подсматривают, как маленькие, в замочную скважину; оба поспешно выпрямились, с трудом возвращаясь к заученной роли взрослых, и врач испытал к ним чуть ли не жалость, ту самую, которую каждое утро ощущал при виде бородатой физиономии в зеркале, в которой едва узнавал себя и которая казалась ему потертой карикатурой на него прежнего. Медбрат, возвращаясь с обеда, шел вдоль стены, шаркая шлепанцами, которые всегда носил на дежурстве. Храп алкоголика, которому недавно делали укол, мешался с шарканьем влажных подметок.

— Вы сейчас отведете мальчика домой, — сказал психиатр родителям рыжего. — Отведете сына домой тихо и мирно и вернетесь сюда в понедельник для долгой и обстоятельной беседы, потому что случай этот надо обсудить как следует и не торопясь. И воспользуйтесь воскресеньем, чтобы заглянуть поглубже друг другу в душу и в душу вашего чижика в клетке. Да-да, друг другу и чижику в клетке.

Спустя несколько минут он стоял в больничном дворе у своей маленькой исцарапанной машины, вечно грязной — мой крошечный самоходный бункер, моя защита. Когда-нибудь в недалеком будущем, решил он, я, окончательно сбрендив, приклею на капот фаянсовую ласточку.

Когда он вошел в ресторан, почти бегом, потому что часы на соседней подземной стоянке показывали час с четвертью, друг уже ждал его по ту сторону стеклянной двери, разглядывая детективы, теснящиеся на чем-то вроде крутящейся проволочной этажерки, на этакой металлической сосне, под которой прямо на полу в качестве навоза для удобрения валялись стопками газеты правого толка. Киоскерша с лисьим лицом под защитой стены, выстроенной из журналов, практиковалась в схематичном английском, рассыпаясь в любезных «камонах» перед парой англосаксов средних лет, с недоумением прислушивающихся к странному жаргону, в котором изредка попадались отдельные смутно знакомые слова. Лисица подкрепляла свою речь обильной пояснительной жестикуляцией в духе ярмарочной марионетки, собеседники в ответ подавали сигналы гримасами, и друг, отвлекшись от книг, завороженно наблюдал за этим исступленным танцем существ, остающихся безнадежно чужими друг другу, несмотря на героические попытки, размахивая руками, найти наконец общий язык. Психиатр отчаянно пожелал появления какого-нибудь эсперанто, способного преодолеть внешние и внутренние расстояния, разделяющие людей: пусть бы некий словесный агрегат прорубил окна в утро из глубокой ночи, царящей у каждого внутри, как от некоторых стихотворений Эзры Паунда открываются перед нами во внезапном озарении наши собственные чердаки и откуда ни возьмись берется уверенность, что рядом, на, казалось, пустой скамейке — попутчик, и — радость от внезапного взаимопонимания. Среди тех вещей, которые особенно сближали его с женой, была и эта способность понимать друг друга, не закутываясь в оболочку фраз, с одного брошенного искоса взгляда, причем степень их знакомства не имела значения: это происходило с самой первой встречи, и они оба, совсем молодые тогда, были, словно молнией, поражены тайной мощью этого чуда, ведь ни с кем другим они не переживали единства настолько полного и глубокого, что, думал он, если бы дочери когда-нибудь достигли его, вышло бы, что не зря он их делал, да и для них все жизненные кори-скарлатины обрели бы смысл. Старшая особенно его беспокоила: он опасался хрупкости ее неуместного гнева, многочисленных страхов, напряженных и внимательных зеленых глаз на лице, сошедшем с портретов Кранаха; он воевал в Африке, и потому ему не пришлось почувствовать, как она шевелится в животе у матери, а сам для нее многие месяцы оставался фотографией в гостиной, плоским бесплотным изображением, на которое ей показывали пальцем. В их беглых поцелуях при встрече будто сохранялся остаток этой взаимной обиды, с трудом сдерживаемой на краю нежности.

Меланхоличный адмирал в отставке, влачивший свою обшитую галунами старость в мечтах о трепещущих на горизонте Индиях рядом с киоском у входа в ресторан, распахнул стеклянные двери и выпустил двух типов весьма ученого вида, причем оба были в очках, и один заявлял, обращаясь к другому:

— Я ему так все и выложил, ты ж меня знаешь. Рысью к нему в кабинет и с ходу: если вы, сукин сын, не отправите мне мой раздел обратно, не то что костей — рогов не соберете. Видел бы ты, как этот говнюк обосрался.