Слова, из которых мы сотканы

Она уже открыла бутылку вина. Это было одно из тех вин, которые Дэниэл рекомендовал ей много месяцев назад, – разумеется, французское, – и Мэгги полюбила его. Впрочем, это чувство относилось не столько к вину, сколько к воспоминанию о чудесном лунном вечере в бистро рядом с Олдборо, где подавали свежих морских черенков и критмум[34], где мерцали красные свечи, а медленная и сладостная обратная прогулка до автостоянки сопровождалась криками чаек, круживших наверху в почти полной темноте.

Сегодня Мэгги провела в хосписе почти три часа. Дэниэл выглядел мечтательно-удивленным, и легкая улыбка не сходила с его лица большую часть ее визита. Мэгги нравилось думать, что это состояние было отчасти вдохновлено ее присутствием, успокаивающей размеренностью ее речи, но она понимала, что на самом деле это всего лишь следствие приема лекарств. Он не хотел говорить ни о чем серьезном, а Мэгги была не в настроении затрагивать тему реестра доноров. Медсестры были рады видеть его в таком состоянии. Они говорили, что оно вполне стабильно. Это наводило на мысль о мчащемся автомобиле, затормозившем в нескольких футах от обрыва и замершем на холостом ходу, пока водитель постукивает по рулевому колесу, прежде чем надавить на педаль газа. Она надеялась, что двигатель Дэниэла останется на холостом ходу достаточно долго, чтобы она смогла установить связь с хотя бы одним из его утраченных детей.

Через полчаса Дженни наконец спустилась на кухню. Она раскраснелась, а ее волнистые волосы были растрепаны. Она сразу же взяла бокал, стоявший на столе, и наполнила его до краев.

– А я-то думала, что готова стать бабушкой! – со смехом сказала она.

Мэгги тоже рассмеялась.

– Утомительно, правда? Особенно в нашем возрасте. Не знаю, как справляются «пожилые мамаши», знаешь, те, кто рожает после сорока лет. По-моему, это занятие для молодых женщин.

– Для очень молодых женщин, – согласилась Дженни. – Твое здоровье. – Она протянула к Мэгги руку с бокалом. – За бездетную старость!

– Ну да, разумеется. – Мэгги улыбнулась и чокнулась с Дженни. – Ты тоже будь здорова. Спасибо, что пришла, и отдельное спасибо за чудесный педикюр.

– Заниматься вашими ножками – сплошное удовольствие, миссис Смит. Самые красивые из тех, что я знаю.

Подруги сели за стол и насладились трапезой из тушеной курицы с хлебом; звуки дыхания спящей Матильды на детском мониторе сопровождали их непринужденную беседу. Они говорили о Дэниэле, о своих детях и об итальянских каникулах, которые Дженни этим летом провела в обществе своего нового ухажера. После ужина они отнесли полупустые бокалы в гостиную Мэгги и устроились перед ее лэптопом (сын купил и настроил его для матери на последнее Рождество. Это был Apple Macbook темно-розового цвета; Мэгги очень любила его).

На столе перед ними лежали документы Дэниэла, разложенные на стопки по степени важности. Мэгги заранее отделила самые личные материалы, включая фотографии, и убрала их. Это не для Дженни, а только для детей Дэниэла. Затем подруги вместе заполнили формуляр, который должен был заполнить мужчина, медленно угасавший на большой белой кровати в современном здании, расположенном в полумиле от того места, где сидели они.

Дженни ушла в одиннадцать вечера, и Мэгги обошла свой небольшой опрятный дом, выключая свет, прибираясь на столе и задергивая занавески на окнах в гостиной. Это время всегда приносило ей беспокойство. Деревья снаружи отращивали гривы и конечности под порывами ночного ветра, а люди, проходившие мимо, как будто в панике спешили куда-то скрыться. Когда Мэгги задергивала занавески, ее сердце начинало биться немного быстрее, словно улавливало отголоски былых дней, когда поднимали разводные мосты, клали тяжелые засовы и вешали на двери замки. В пещере нет окон. В утробе нет окон. Окна изначально были зияющими дырами в доме.

Она тихо поднялась по лестнице и на цыпочках прошла в комнату для гостей, где спала внучка. Матильда лежала на своей походной кроватке головой не в ту сторону. Либо Дженни положила ее так, либо девочка сама умудрилась совершить оборот на сто восемьдесят градусов. Она была одета в красные ползунки: Либби, дочь Мэгги, не любила розового цвета. В сущности, у нее было твердое гендерное предубеждение против розового цвета и промывания мозгов у маленьких девочек в духе любви ко всему розовому. Мэгги не понимала, почему это так возмущало дочь. В конце концов, это просто цвет.