Смерть длиною в двадцать лет

После первого глотка я почувствовал некоторое умиротворение. Все злоключения этого дня, и разговор с Мэри, и эта рвота в темном переулке – все отодвинулось для меня сейчас на второй план, и моя голова была занята только пьесой, которую мы с Монтгомери сочиняли сегодня днем. В глубине души у меня, как и в былые времена, зашевелилось инстинктивное желание продолжить завтра, и это желание сжимало мое сердце, словно тиски. Но я не хотел. Я не мог. Я не чувствовал в себе таких сил, а ощущал только запах блевотины, застрявший в глотке, от которого меня едва не начинало выворачивать снова. Я решил посоветовать Монтгомери забыть об этом сотрудничестве, сказать ему, что я слишком занят.

Потом вдруг – словно какой-то щелчок. Меня осенила до невозможности простая идея: фурии мщения в нашей совместной пьесе могут умереть! То есть не они кого-то убьют, а их убьют. Тиски, сжимавшие мое сердце, сразу же ослабили хватку, и я на радостях выпил еще одну порцию. Да, иногда так бывает – ты можешь просидеть всю ночь, а под утро неожиданно придет идея и словно окрылит тебя. Теперь у меня, по крайней мере, было с чего начать завтрашнее утро. Да, эта идея мне понравилась, и я уже не так беспокоился о завтрашним дне, а после еще двух порций «Джин Рики» начал подумывать о новом визите к Джо. В отель, в свой пустой номер, мне идти совсем не хотелось. Даже если Джо не пустит меня на порог или набьет мне морду, это будет все равно лучше, чем идти сейчас в отель.

Мне хотелось выпить еще, но, похлопав себя по карманам, я обнаружил, что они пусты, поэтому вышел из бара через черный ход и оказался в темном переулке. Один квартал я почти пробежал бегом, настолько быстро, насколько позволяло мое ноющее тело, а когда выскочил на освещенную улицу, прошел быстрым шагом еще один квартал до Кэролайн-стрит, чтобы снова выйти к университету.

Глава 6

За час моего отсутствия тут ничего не изменилось. После пробежки длиною в целый квартал я окончательно взмок, и мне больше всего на свете хотелось прохлады. Снова поднявшись по крутой лестнице, я нажал на кнопку дверного звонка и, пока ждал, снял пиджак и рукавом рубашки отер пот с лица и шеи. И меня снова начали одолевать сомнения относительно здравости идеи прийти сюда в такой поздний, почти полуночный час. С чего я вообще взял, что он откроет мне дверь? Я еще раз нажал на кнопку, решив, что это будет в последний раз, но дверь вдруг сразу открылась. Джо спросил меня из темноты:

– Что тебе нужно? – Он был еще одет, но уже без галстука, и ворот рубашки был расстегнут.

– Джо, я… – Тут я растерялся, потому что, оказывается, даже не подумал о том, что скажу, если он мне откроет. – Можно я войду?

– Что тебе нужно?

– Можно я сначала войду?

– Что тебе нужно? – повторил он с презрением, но дверь передо мной не закрыл.

– Поговорить, – выпалил я. – Мне нужно поговорить с тобой, Джо. Ну давай, впусти меня! Нам надо наладить отношения, ведь ты же понимаешь, что мы одни остались друг у друга… Ну послушай, можно я сначала войду?

Он шагнул назад, и я, честно говоря, подумал, что он сейчас захлопнет дверь передо мной. Но он сказал:

– Делай что хочешь. – И, оставив дверь открытой, ушел в глубь дома.

Я вошел и закрыл за собой дверь. В этом доме я не был, даже затрудняюсь припомнить, сколько лет. В прихожей убрали персидский ковер, и теперь там была под ногами только черно-белая в шашечку плитка. Исчезли также и дедушкины часы, а на их месте появилась некая медная махина с маятником и без цифр. Джо ушел в дальнюю комнату справа – это была столовая – и стоял там возле стеклянного столика-тележки, наливая в стакан бренди. На обеденном столе стоял другой стакан с остатками какой-то янтарной жидкости и тающими кусочками льда, поэтому я сначала подумал, что он наливает бренди мне, но он поднес стакан ко рту. Тут только я сообразил, что он тоже пьян, причем даже пьянее меня.

– Джо, скажи, как я могу загладить свою вину перед тобой? – обратился я к нему через стол.

– Никак.

– Ну скажи хотя бы, в чем я должен исправиться? Ведь я мог бы что-то объяснить, но как я это сделаю, если не знаю, что объяснять?

– Ты не должен передо мной оправдываться. Я и так все знаю. Я же был здесь, если ты помнишь, и был свидетелем тому, как страдала мама. А ты крутил с этой своей, как там ее… Кстати, я что-то забыл – вы с Хлоей еще женаты? Хотя тебе что женат, что нет – никакой разницы.

– Вот женишься сам, тогда узнаешь, что это такое, – сказал я, теперь уже и сам разозлившись. Наверное оттого, что продолжал изнывать от духоты, от которой почему-то не спасал кондиционер. – А сейчас ты просто не знаешь, что это такое.

– Зато я точно знаю, что никогда не поступлю с Мэри так, как ты поступал с мамой.

– Ты что же, думаешь, я это нарочно делал? Конечно нет, конечно не нарочно.

– Но ты делал это!

– Послушай, ну к чему все это? Тебе двадцать один год…

– Двадцать два.

Я пожалел о том, что такое ляпнул, но продолжал:

– Верно, двадцать два. То есть еще, в сущности, мальчишка. Но ты повзрослеешь и многое поймешь…