Смерть длиною в двадцать лет

– Я уже повзрослел. – Стакан дрожал у него в руках. – Я уже не мальчишка.

– Нет, конечно, ты уже не мальчишка, я просто хотел сказать, что некоторые вещи воспринимаешь по-другому, когда… – Я шумно перевел дыхание. – Видишь ли, я ведь не один себя так вел. Твоя мама тоже.

У него, помимо его воли, задрожали губы.

– Вот не надо говорить этого о мертвой!

Я растерялся, не зная, что еще сказать, и тут меня словно прорвало:

– А вот послушай меня! Просто помолчи и послушай! Все, что ты имеешь в виду, все, чем ты недоволен, все это случилось еще до твоего рождения, поэтому ты вообще ничего не можешь об этом знать! Потому что тебя тогда не было!

Он тоже повысил голос:

– А тебя последние двадцать два года не было здесь, поэтому ты не можешь знать, что здесь было! Ты не можешь знать, как переживала мама… как она страдала… – Дрожащей рукой он снова поднес стакан ко рту.

Я присел на один из стульев.

– Джо, ну зачем это все сейчас? Это старая история, давай забудем о ней! Я-то пришел, чтобы наладить наши отношения.

Звякнув льдышкой в стакане, он допил остатки.

– А знаешь, я сегодня познакомился с одним парнем примерно твоего возраста, и ты представляешь, он считает меня эдакой огромной величиной о двух ногах. И я подумал: а почему бы моему сыну не относиться ко мне так же? Почему мой родной сынок не испытывает ко мне таких же чувств? И я подумал: а с чего это я взял, что не испытывает? Может быть, как раз испытывает. У него же нет причин не испытывать таких же чувств ко мне.

Джо поднес к дрожащим губам пустой стакан, рука его тоже тряслась.

– Ты пойми, сынок, я не такой уж плохой.

– То, как ты поступил с мамой…

– Да перестань ты! – снова взорвался я. – Ты не знаешь об этом ровным счетом ничего! Ты же не знаешь, как она гуляла направо и налево, вечно где-то шлялась, оставляя меня в номере отеля одного, или, еще хуже того, притаскивала в наш номер кого-нибудь, даже несмотря на то, что там находился я! Так что не надо делать из нее святую мученицу! Она держала меня на крючке ради алиментов, притом что я не мог выплачивать их и притом что они были ей совсем не нужны. Просто держала меня на крючке и все – чтобы знал, что она в любой момент может засадить меня за решетку.

– Ну а сейчас-то ты, конечно, пришел из-за денег.

– Черт возьми, Джо, ты же сказал, что повзрослел, а ведешь себя как ребенок!

– Да-а? Ты еще скажи, что тебе не нужны деньги! Давай, скажи, что ты сегодня напился в зюзю не из-за того, что тебе ничего не досталось по завещанию!

– Да забудь ты о деньгах! Что ты все о деньгах и о деньгах?! Не о них сейчас речь. Ну вот как я могу тебе это доказать? Вот твою мать да, ее деньги всегда интересовали больше, чем меня.

– Мама страдала. Она… она просто зачахла, растаяла на глазах… У нее даже волос почти не осталось. – По щекам его катились слезы. Еще чуть-чуть, и он готов был разрыдаться в голос. Но сумел совладать с собой и, сглотнув тугой ком в горле, продолжал: – И мне приходилось одному справляться с этим. Мне приходилось самому мыть ее, сидеть у ее больничной койки. Все самому. Одному. И рядом никого не было. И я сделал все, что мог… – И тут он сорвался на рыдания.

– Джо!..

Но он, качая головой, резко повернулся и ушел на кухню. И по-прежнему не изменил своего мнения – я обманывал его насчет Куинн, я хотел ее денег, и я не знал, как она умирала. Я мог сейчас говорить все что угодно, но он был настроен против меня и заранее считал неправым во всем. Понимая это, я все равно последовал за ним на кухню.

Он стоял перед раковиной спиной ко мне, но я мог сказать со всей уверенностью, что он плачет.

– Джо!.. – позвал я.

Он не ответил.

– Я любил твою маму. Я…

Он резко повернулся и запустил в меня стаканом. Тот пролетел мимо и ударился о стену, расколовшись пополам и забрызгав ее водой от растаявшего льда.

Мы оба остолбенели от этого его неожиданного порыва. Джо давился от рыданий, а я впервые в жизни попробовал сосчитать про себя до десяти – в свое время одна девчонка уверяла меня, что это помогает. До десяти я не досчитал, но, когда заговорил, почувствовал себя гораздо спокойнее и уже хотя бы не срывался на крик.

– Я любил Куинн очень сильно. Сильнее, чем кого бы то ни было, ну… за исключением, может быть, Клотильды. Я даже не могу поверить, что ее больше нет. Ее так давно не было в моей жизни…

– Как и тебя в ее жизни, – сказал Джо, уже не предпринимая попыток сдержать рыдания. Сжав кулаки, он уже плакал в открытую, и от этого зрелища у меня на глаза навернулись слезы, и это означало, что я, наверное, любил его. Даже не наверное, а точно любил. Дрожащим от рыданий голосом Джо продолжал: – Ребенком я боготворил тебя. Вот ты встретил в баре какого-то парня и почувствовал свою значимость оттого, что он боготворит тебя как писателя. А я боготворил тебя как отца!

Я не перебивал его, давая возможность выговориться.