Смерть длиною в двадцать лет

Потом я снова остался наедине со своим сыном. Вернее, с его мертвым телом. С сыном, которого я только что убил. Но я же не хотел убивать его. Никто не мог бы сказать, что я сделал это намеренно. Он сам напал на меня. У меня вон из руки даже кровь текла. Но, как бы там ни было, а мой сын был теперь мертв. И мне надо было уходить. Мне самому надо было теперь как-то спасаться. Если бы я писал киносценарий, то как бы сейчас действовал у меня убийца? Я не знал, не мог придумать. У меня никогда не было пристрастия к детективным историям. Поэтому никто в Голливуде и не заказывал мне сценариев.

Все это время я старался смотреть куда угодно, только не на его тело, а когда все-таки посмотрел, едва не задохнулся от разросшегося в горле удушливого кома. Вот Ви сейчас не растерялась бы – она быстро придумала бы, что делать.

Мне нужно было срочно выпить. Мне нужно было срочно убираться оттуда. То есть, что делать, я понял. Как только эта мысль посетила меня, я сразу же перешел к действиям. Я побежал в столовую, забрал свой пиджак и, выскочив из дома, понесся вниз, перемахивая сразу через две ступеньки.

Не обращая внимания на жару и духотищу, я пробежал так целую милю или полторы до Джордж-Виллидж. Рука у меня болела, порез до сих пор кровоточил. Я остановился, чтобы надеть пиджак. Это было так больно – особенно мучительно было просовывать порезанную руку в рукав. Потом у Святого Петра на Юниверсити с Кэролайн свернула какая-то машина. По огоньку я понял, что это такси, и, помахав, бросился навстречу, хотя оно и так уже притормаживало. С таксистом мне тоже повезло – он оказался из породы молчунов, и минут за десять мы доехали до отеля.

Кондиционер в моем номере работал на полную мощность, и я, весь распаренный, словно попал в холодильник. Сразу покрылся мурашками, от которых рана на руке разболелась еще больше. Я аккуратно стянул с себя пиджак. Кровотечение прекратилось. Окровавленный рукав присох к коже, и мне пришлось его отдирать. Потом я осмотрел рану – ничего серьезного, просто неглубокий порез. Ну, хоть в этом мне повезло.

Я осмотрел и свой пиджак. Слава богу, он не пропитался насквозь, и, вывернув наизнанку рукав, обнаружил только небольшое темное пятно на подкладке. Я вывернул рукав обратно на лицевую сторону, бросил пиджак на диван, промахнулся, но поднимать не стал, оставив его лежать на полу.

Потом я огляделся. В номере было прибрано, горничная даже пропылесосила ковер, и вообще помещение казалось стерильным из-за отсутствия каких бы то ни было следов человеческого присутствия – ни тебе окурков в пепельнице, ни книг на столике, ни хотя бы включенного света над ночным столиком.

Ну и конечно же в номере не было Ви.

Пот на мне высох, на коже осталась только противная соль, оставлявшая ощущение несвежести. Я почему-то стал кивать. Не знаю, почему я это делал, но кивал и кивал без остановки. Джо больше не было в живых. Это я убил его. Я убил человека, и теперь мне полагалось идти в тюрьму. Интересно, как у них тут, в Мэриленде, существует смертный приговор? Я не мог припомнить, но мне казалось, что существует. То есть мне теперь была прямая дорожка на электрический стул. Или в газовую камеру. А Джо больше нет. Это я убил его. Я убил человека? Все, теперь я сяду в тюрьму… И так по кругу – одни и те же мысли.

Потом я подумал о том, что мне нужно немного поспать. На утро у меня была назначена встреча с невестой Джо, ну и предполагалось, что я встречусь еще и с Монтгомери. Мне необходимо было отдохнуть, как-то восстановиться. Я знаю, что было безумием думать в тот момент о таких вещах, но я посмотрю, о чем вы станете думать, когда убьете человека. Я начал расстегивать рубашку, но успел расстегнуть только две пуговицы, как перед глазами у меня опять возник образ Джо, лежащего у себя на кухне бездыханной грудой, и я бросился бегом в ванную, потому что меня опять стало тошнить. Посидев какое-то время в обнимку с унитазом, я вытошнил совсем немного, а потом, когда от холодного кафельного пола уже начали мерзнуть через штанины колени, встал.

Холод пробудил меня к жизни. Я не хотел в тюрьму. Мне никак нельзя было в тюрьму, потому что кто бы тогда позаботился о Клотильде? Сам я все это время жил на пособие от молодежной христианской организации YMCA, но на Клотильду мне нужны были деньги. Ведь я не мог допустить, чтобы ее перевели в государственную психушку, где по коридорам бродят настоящие психи со слюной, свисающей изо рта, неизлечимые наркоманы и маньяки. Собственно, поэтому я и приехал сюда, в этот город, хватаясь за последнюю соломинку – раздобыть денег на содержание Клотильды в частной клинике. Но, находясь в тюрьме, я бы их раздобыть не смог, поэтому должен был сейчас срочно что-то придумать. Должен был срочно что-то предпринять. Но что? Я понятия не имел, и у меня не было ни одной мысли на этот счет.

А вот у Ви могли бы появиться какие-нибудь здравые идеи. А у ее друга Карлтона уж определенно. Все-таки он был не кем-то там, а гангстером.