Смерть Ленро Авельца

Когда я впервые встретилась с отцом после комы, он опустился на колени и зарыдал от счастья. Мы не виделись сто лет, мы оба воскресли – в прямом смысле слова. Тогда-то отец и поведал мне, что Авельц был одним из вдохновителей его «тихого восстания», именно из бесед с Авельцем и родился план сместить Мирхоффа. На мой прямой вопрос отец ответить не смог. Нет, он не знал, почему Авельц его предал. Он предполагал, что Авельц работал на Керро Торре и Мирхоффа, но это было не предположение, а глупость, и отец сам это понимал. Авельц не уважал ни первого, ни второго; с отцом он дружил, на мне он собирался жениться. Когда отец говорил о нём, он бледнел. Он не мог понять, почему Авельц, его самый верный друг и сторонник, вдруг обернулся против него. Отец ещё говорил, что, возможно, это связано с Шанхаем. Может быть, Ленро настолько ужаснулся катастрофе, его настолько поразила смерть Энсона Карта, что он испугался – испугался, что «тихое восстание» перестанет быть тихим и окончится всемирной гражданской войной.

Это предположение мне всегда казалось ближе к правде. За те десять лет, что я провела в раздумьях, я всё больше и больше склонялась к этому варианту. В какой-то момент мне вообще начало казаться, что на месте Авельца я бы и сама поступила так же… Но шантажировать моего отца моей собственной жизнью – опуститься так низко, надеюсь, я бы не смогла. Вне зависимости от решения, вне зависимости от предательства мне стало казаться, что я страшно ошиблась насчёт Ленро. Рептилия остаётся рептилией. В конечном итоге я стала благодарить судьбу, что отвела меня от участи стать его женой, и удовлетворённо и злорадно прочитала новости о гибели его приёмной дочери и несчастье Моллианды. Это ужасно, и я порой по ночам содрогаюсь, думая, насколько я циничное и отвратительное существо. Может, всё иллюзии, и я подхожу Ленро Авельцу лучше, чем кто-либо другой?

Эти десять с лишним лет я провела в изоляции от большого мира. Моего отца заключили в первый блок секретной лечебницы Организации под названием «клиника доктора Лёккена», находящейся в Норвегии, за Северным полярным кругом. Там существовали все условия для комфортной и продолжительной жизни: великолепные врачи, услужливый персонал, огромный выбор блюд и шеф-повара, которых доставляли из лучших ресторанов Европы, просторные палаты-номера и вид… Завораживающий, волшебный вид на заснеженные горы и горное озеро, которое расстилалось прямо напротив палаты, где жил отец.

«Пациентам» разрешалось всё, кроме двух вещей: во-первых, покидать клинику, во-вторых – пользоваться Сетью и контактировать с внешним миром. Мне было разрешено навещать отца в любое время, но камеры, установленные в том числе и в его комнате, следили за каждым сказанным словом. Мы могли обсуждать прошлое или просто трепаться, но подробно общаться о текущей политической ситуации было нельзя. Периодически я кратко сообщала отцу о происходящем в мире, он выслушивал и отрывисто кивал, никак не комментировал и сразу переходил к другим темам.

Перед тем как мне разрешили в первый раз попасть к отцу, агенты ОКО провели со мной подробный инструктаж. Он касался не только отца, но и моей собственной жизни. Мне было однозначно сказано, что генералу придётся пробыть взаперти ближайшие лет десять – пятнадцать и гостей к нему допускать не разрешено. Организация берёт на себя все расходы по его содержанию, а собственные средства – и довольные крупные, – которыми располагал отец, он передаёт в моё пользование. Люди из ОКО сообщили, что я могу пользоваться деньгами отца по своему усмотрению, однако мне запрещено спонсировать какие-либо политические мероприятия. Я никогда не изъявляла желания заниматься политикой, это должна была быть прерогатива моих отца и мужа, но теперь – после всех событий – эта дорога была для меня официально закрыта. Агенты ОКО рекомендовали мне не пытаться восстановить отношения с Ленро Авельцем и начать строить жизнь «с нуля».

Я последовала их рекомендациям; правда, построить жизнь «с нуля» мне так и не удалось – все, кого я знала до «тихого восстания», внезапно испарились, и я осталась совершенно одна, без друзей и без врагов. Я много времени проводила с отцом, и эти десять лет летала к нему практически каждый месяц. Я понимала, как ему плохо – проигравшему и арестованному боевому генералу, из которого сделали преступника номер один и посадили в комфортабельную тюрьму.

После допросов, которые учинили ему в первые месяцы, отец стал никому не интересен – о нём словно забыли, и единственным человеком, кому было разрешено его посещать, оставалась я. Моё общество помогало ему, а его общество – спасало меня. Я находилась в депрессии, и только наши долгие разговоры помогали хоть как-то остаться на плаву.