«Смерть» на языке цветов

Яичница пылала жаром. На огромной сковородке Марья Алексеевна, та самая, в сапогах, пожарила три страусиных яйца, которыми они наелись до отвала. Еда была такой вкусной, что Матвей даже тщательно вытер сковородку корочкой черного хлеба.

— Нас нормально кормят, — заверил он, увидев жалостливый взгляд Марьи Алексеевны, — просто вкусно очень. «Вкушно ошен», — так это прозвучало из-за того, что он говорил с полным ртом.

Лиля получила удовольствие от домашнего творога. Крупные зерна, мягкие, рассыпчатые, просто таяли во рту. Жирная сметана оставляла дорожку в пищеводе, будто смазывая его изнутри. Прозрачный мед, не янтарный, а светло-желтый, нежный, пах всеми цветами летнего луга. На этот мед, налитый в прозрачную стеклянную плошку, даже смотреть было сладко и солнечно.

Чай оказался крепким и горячим. Он тоже пах летом и травой, и с каждым глотком Лиля все больше представляла себя лежащей на деревенском сеновале. В детстве она любила залезать на сеновал в деревне у бабушки, куда ее возили на каникулы. И воспоминания о бане были родом оттуда же, из детства. Бабушка рано умерла, и связанное с ней ощущение деревенского счастья и безмятежности закончилось.

Взрослая самостоятельная женщина, подполковник юстиции Лилия Ветлицкая никому не могла рассказать о своей главной детской мечте, пока так и оставшейся нереализованной. Больше всего на свете она мечтала завести кур. Разноцветных пеструшек в коричневую крапинку, словно бусины рассыпающихся по траве перед деревенским домом. Кур тоже держала бабушка, и маленькая Лиля часами могла наблюдать за их возней, придумывая истории в духе «Черной курицы». Понятно, что это была ее любимая книжка. Для взрослой Лили квохчущие во дворе птицы были признаком стабильности и спокойствия. Вот только в ее суматошной жизни не было ни того, ни другого, впрочем, как и кур.

На ферме куры были те самые, из детства. Лиля, повязав голову снятым с шеи шелковым платком на деревенский манер, долго смотрела, как они бродят по двору, заполошно вскидывая крылья при приближении степенно вышагивающего петуха. Петух был таким важным, что напоминал индюка. И смотрел на кур сверху вниз, словно он был падишахом в окружении наложниц в пестрых костюмах.

После кур пошли к осликам, живущим за крепко сбитой деревянной перегородкой. Один ослик был побольше, другой поменьше. Их разрешали кормить, Лавров достал пакетик с какими-то твердыми травяными трубочками, оказавшимися специальным кормом для коз, и высыпал по чуть-чуть в мальчишечьи подставленные руки, сложенные лодочкой.

На лице Матвея и Степы был написан неприкрытый восторг, Гришка казался похож на первооткрывателя, исследующего неизведанные земли. Ослики вытягивали морды между досками, тыкались мокрошлепыми губами в детские ладошки, аккуратно брали еду, чуть прикусывая тонкие пальцы. Щекотно, не больно.

Лиле вдруг так сильно захотелось попробовать, каково это — ощущать мягкую шерсть под своими пальцами, влажность губ, собирающих последние крошки, нежную косоватость взгляда доверчивых глаз из-под длинной челки, будто говорящих «знаю-знаю, ты меня не обидишь».

Будто прочитав ее мысли, Лавров шагнул к ней и протянул пакетик. Лиля послушно подставила руку, в которую он высыпал корм, и подошла поближе. Маленький ослик, отвернулся от мальчишек и послушно подошел к ней, высматривая лакомство. Она протянула руку и счастливо засмеялась, почувствовав аккуратное, нежное прикосновение.

Лавров искоса наблюдал за ее раскрасневшимся лицом, непослушной прядью волос, выбившейся из-под косынки, горящими глазами. Она была совсем другой, не такой, как в кабинете у Бунина или на месте преступления. Более свободной, что ли. И такой своей, что у него даже кончики пальцев закололо от невыносимого желания погладить ее по щеке, которая казалась бархатной на весеннем легком ветру.

В баню пошли по очереди. Сначала Лавров от души, но осторожно попарил мальчишек, которые визжали и смеялись, когда он охаживал их веником, вылил на них по ведру прохладной, но не ледяной воды, отправил их в фермерский дом пить чай и сам залез на полок, прогреться и прогнать из головы непонятно откуда поселившийся там туман.

В жарко натопленной бане он впервые за долгое время позволил себе расслабиться. Сведенные мышцы понемногу отпускало. Скрученные в проволоку нервы уже не звенели и, погружаясь в полудрему, Лавров с удивлением подумал, что за два года жизни в мамином доме почему-то ни разу не догадался затопить баню.

Он перевернулся на живот, подложив под голову руки, и незаметно для себя уснул, и снилась ему Лиля Ветлицкая, которая шла к нему по деревенскому двору, обнаженная и прекрасная. У нее было совершенное тело, на которое хотелось смотреть, не отрывая глаз, гладить одним движением от изумительной шеи до тонких аристократических лодыжек, прижимать к себе, вминать под себя, пронзать, чтобы она кричала и плакала, но не от боли, а от счастья.