Смерть под вуалью

– С охраной – это правильно. Про Пескову не забыл? Да-а, упустим Шапиро – головы не сносить.

–Да не напоминай ты мне о Песковой, – с досадой ответил Муравейчик. – О ней так ничего и неизвестно?

– Пока нет.

– А мы тут кое-что нарыли на Шнайдера и его санитара, – доверительно сказал Муравейчик. – Дубовик приезжал, он в курсе, если что, посвятит тебя. Думаю, скоро выйдем на Кривец.

– Ну, это хорошо. Так я ему доложу насчет Шапиро? Не потеряешь фигурантку? – пытаясь заглушить наползающую тревогу, спросил Калошин. – Скоро ведь ночь, все спать лягут, как твой паренек сторожить будет?

– Вы, товарищ майор, не беспокойтесь. До утра не успокоятся. У них там бурные поминки, мама была женщина очень любвеобильная: понимаешь, сойдется с мужиком, поживет-поживет с ним, да и выгонит, ведёт следующего. Так перебрала не счесть сколько мужей. Но те, как ни странно, не в обиде на неё, а наоборот даже, знакомятся друг с другом, на праздники к ней идут, дни рождения справляют, а она и приветит, и обогреет. У нас её «сиськой тараканьей» прозвали.

– Как-как?! «Сиська… – Калошин громко засмеялся, – … тараканья»? – едва просмеявшись, спросил: – Почему так?

– Ну, они к ней, как тараканы сползаются, – тоже посмеиваясь, объяснил Муравейчик, – а она их всех кормит-поит. Зато теперь почести отдают, пьют который день: у них, видишь ли, «скорбь вселенская».

– Алкоголики?

– Э, не-ет, не скажи! Народ-то всё порядочный, один инженер есть, потом, музыкант – сейчас меха баяна рвет. Самый первый её мужик ей такую эпитафию написал – закачаешься, все обрыдались. Короче, нормальная публика, только на бабе свихнувшаяся. Вот такой винегрет!

– Ну, ладно, давай! Сторожи! Вообще, поезжай лучше сам. Похоже, это наша «дама под вуалью».

– Какая дама? – не понял Муравейчик.

– Некогда объяснять! Бери все в свои руки. А я Дубовику позвоню.

– Так уж спит, наверное.

– Чтобы так сказать, его надо совсем не знать! У него же магнето в одном месте стоит! – Калошин улыбнулся своим словам.

Дубовик поднял трубку сразу, будто только и ждал звонка. Внимательно выслушал всё, что ему рассказал Калошин.

– Всё ясно, звоню Муравейчику. Дожидаться утра нельзя, арестовать Шапиро надо немедленно. Уже одно то, что она была знакома с Арефьевым, дает нам это право. Я сам сейчас же выезжаю в К***. Чёрт! Только два часа назад оттуда вернулся! – чувствовалось, что Дубовик был страшно раздосадован. – А ты с ребятами утром проведи обыск на её квартире. Прочистите все углы. Кстати, где, говоришь, её сын находится? – узнав адрес, сказал: – Пошлю туда кого-нибудь. Если уйдет от нас, может придти к сыну.

– Думаешь, сбежит? – опять почувствовав тревогу, спросил Калошин.

– А черт её знает! – раздраженно рявкнул Дубовик. – Двоих с прошлого месяца ищем. Генерал до сей поры мне мозги чешет! Всё. До завтра!

Завтра наступило через два часа.

Поздно ночью тишину квартиры разорвала трель тревожного звонка. Калошин, ещё не взяв трубку, уже точно знал, кто звонит и что скажет. Дубовик буквально рычал в телефон, сотрясая своим голосом мембрану:

– Я убью этого Муравейчика, а вместе с ним и его сраного помощника. Короче, всё объясню потом, сейчас поднимай своих ребят и на обыск квартиры Шапиро!

– Сбежала?! – Калошин едва не свалился с кровати. – Но как?!

– Говорю: всё потом! Я скоро буду!

– Но сейчас ночь, необходима санкция прокурора, – попытался возразить Калошин, хотя понимал: при наличии у них одного звания Дубовик был все-таки на ранг выше, и перечить ему значило не выполнять приказ начальства.

– Сейчас особые обстоятельства, и я имею полное право сам санкционировать и обыск, и арест. Если Шапиро вдруг появиться на квартире – без слов – наручники! Все объяснения начальству буду давать сам! – в трубке раздался щелчок.

Калошин позвонил дежурному, и сам уже через час стоял возле закрытой дермантиновой двери с участковым, управдомом, двумя заспанными понятыми и полупьяным слесарем, который нещадно матерясь, то ковырялся в замке разными инструментами, то пытался поддеть дверь фомкой. На резонные замечания участкового выдавал ещё более цветистые рулады в адрес всех присутствующих, отсутствующих и их матерей. Калошин, при всем своем воспитании, ханжой не был, и про себя матерился не менее красочно, только адресат был более конкретным. «Ведь просил не упустить!» – думал он. В не радужном настроении появились и остальные оперативники. Зевали, тихо переговариваясь и матерясь. Молчали только понятые, боясь вызвать своим роптанием недовольство представителей власти, только один робко попросил дать на утро справку, так как, по всему, проспит.

Прошло немало времени, прежде чем, совершенно вспотевший и измученный слесарь открыл дверь. Едва распахнув её, заорал:

– Управдом! С тебя поллитра! – собрал свой инструмент и гордо, пошатываясь, удалился.

Первым вошел Калошин, за ним Гулько, на ходу открывая чемоданчик. Все остальные задержались в дверях, ожидая, когда эксперт снимет отпечатки пальцев с дверной ручки и косяков. В квартире было пусто, что вызвало вздох облегчения у Калошина. Он махнул рукой, приглашая всех войти.